Будущее Русской Православной Церкви зависит от того, насколько мы осмеливаемся говорить правду о Её истории, о Её жизни, Её детях – мучениках, исповедниках, предателях и врагах. Не будем судить последних слишком строго (кто нас поставил судьями?). Живя в Советском Союзе, будучи его лояльными гражданами, они хотели как лучше, а получалось как всегда.
Весь синодальный период, два долгих века, Православная Российская Церковь пребывала в летаргическом оцепенении. Потаённо вздыхала, но покорно служила государству, причисляла к лику святых его слуг и героев, анафематствовала его врагов и изменников.
Наши иерархи (за редким исключением) и церковные историки видели, знали, понимали, но не смели внятно сказать, что реформа церковного управления, проведённая императором Петром Великим, унизила достоинство Церкви, поставила Церковь в непозволительную степень зависимости от государства, отделила Её от общества. Тем самым государство лишило себя возможности союза с бескорыстным, мощным, верным другом. Последствия петровской реформы и верноподданнического молчания архиереев обернулись для России неисчислимыми бедами.
Гениальный автор самых восторженных похвал именно ему, реформатору Петру I, автор «Полтавы» и «Медного всадника», «солнце русской поэзии» Александр Сергеевич Пушкин, нашёл удивительные эпитеты для прославления «поганого» (т.е. языческого) жреца: вдохновенный кудесник, мудрый старец, любимец богов и т.п. Волхв или кудесник служил Перуну, приносил ему человеческие жертвы, ради вящей милости истукана резал людей и мазал, причащал идола их кровью (вспомним святых первомучеников Фёдора и его малолетнего сына Иоанна, Киев, 883 год. Не герой ли Пушкина, вдохновенный кудесник, вёл озверевшую толпу к их дому?)
О Божественной Литургии, о бескровной Жертве наш поэт смог написать только «Раззевавшись от обедни…» А дальше, естественно, содом, жопа, египетские боги, вакхические восторги.
Будущих государственных чиновников, равно как и будущих государственных преступников – декабристов обучали и воспитывали в Царскосельском лицее лучшие, гуманнейшие педагоги России. О педагогических принципах обучения и воспитания будущих православных священнослужителей рассказано в «Очерках бурсы» Помяловского. У кого хватит фантазии представить себе Александра Сергеевича в бурсе, еженедельно секомого «на воздусех»? Какие оды, какие «Вакхические песни» он бы там сочинил?
О человеке, который его венчал, который крестил его детей, который принимал его исповедь, отпевал его и погребал, Пушкин высказался не мудрее, чем Демьян Бедный: «Поп, толоконный лоб», «не гонялся бы ты, поп, за дешевизною». Прежде чем удивляться: почему гениальный поэт «не заметил» своего современника Серафима Саровского, нужно хоть полистать книги Александра Сергеевича и понять, что он ни разу в жизни не поглядел в сторону Православной Российской Церкви. Невозможно приписать М. Лермонтову или Ф. Тютчеву богомерзкое «Мы добрых граждан позабавим…». Всё это – тоже горький плод петровской реформы и горький плод творческой мысли его мудрого сподвижника Феофана Прокоповича, безмерно унизивших достоинство Церкви. И плод безумного молчания, хоронячества наших архиереев XVIII – XIX веков. Оттого и у нас сегодня, в XXI веке, на зубах – оскомина.
В истории Русской Православной Церкви ХХ века чётко прослеживаются два течения, две линии поведения: одни люди поставляли во главу угла достоинство Церкви и отстаивали его правдой и только правдой, другие называли своей основной задачей спасение структуры Церкви, и ради достижения этой цели непрестанно лгали. Лгали, кривили душой, как говорили в старину – «воровали». Но как ложь несовместима с Правдой, так и достоинство Церкви несовместимо с «воровством».
Основателем второго течения считается митрополит Сергий (Страгородский), глубокий богослов и подлинный аскет, но совершенно бесхребетный политик, живший при всех режимах и служивший всем режимам ХХ века по принципу «чего изволите?». По имени родоначальника второе направление называют «сергианством». В 60-70 годы ХХ века самым ярким и последовательным сергианцем был митрополит Никодим (Ротов). Более правильно было бы именовать митрополитов Сергия, Никодима, их последователей и сторонников «политиками». Термин «сергианство» неудовлетворителен во многих отношениях. В первую очередь потому, что не с митрополитом Сергием и тем более не с его «Декларацией» сергианство родилось.
Основателем второго течения считается митрополит Сергий (Страгородский), глубокий богослов и подлинный аскет, но совершенно бесхребетный политик, живший при всех режимах и служивший всем режимам ХХ века по принципу «чего изволите?». По имени родоначальника второе направление называют «сергианством». В 60-70 годы ХХ века самым ярким и последовательным сергианцем был митрополит Никодим (Ротов). Более правильно было бы именовать митрополитов Сергия, Никодима, их последователей и сторонников «политиками». Термин «сергианство» неудовлетворителен во многих отношениях. В первую очередь потому, что не с митрополитом Сергием и тем более не с его «Декларацией» сергианство родилось.
Иван Николаевич Страгородский (будущий митрополит Сергий) родился 11 января 1867 года. За полтора года до его рождения, 18 сентября 1865 г., Иван Сергеевич Аксаков писал в газете «День»:
«Вообще, к прискорбию, нигде так не боятся правды, как в области нашего церковного управления, нигде младшие так не трусят старших, как в духовной иерархии, нигде так не в ходу «ложь во спасение», как там, где ложь должна бы быть в омерзении. Нигде, под предлогом змеиной мудрости, не допускается столько сделок и компромиссов, унижающих достоинство церкви, ослабляющих уважения к её авторитету. Всё это происходит, главным образом, от недостатка веры в силу истины, а главное от смешения понятий: церковного с государственным, Кесарева с Божьим.»i
Именно это обозначается у нас термином «сергианство».
История показала, что сергианцы – неизменно удачливые политики, они циничны, в теории руководствуются церковной икономией без границ, без берегов. На практике исповедуют принцип так называемой «симфонии» государства и Церкви. Начиная с сентября 1943 года они шаг за шагом превращали нашу Церковь в один из департаментов тоталитарного государства. Церковь всё явственнее становилась надстройкой на коммунистическом базисе. Она сообразовывала свои извечные цели и задачи с коммунистическими химерами и утопиями, с директивами Агитпропа ВКП(б). Сергианцы подчиняли вечное временному, ставили Царство не от мира сего в зависимость от подлейшего и злейшего царства сего мира. В любой ситуации сергианцы признают лишь один критерий: сиюминутную пользу (точнее – выгоду) Церкви. Этически допустимо, благородно и канонически правильно всё, что в данный момент, по их понятиям, по их расчётам, полезно для Церкви. Ради сохранения структуры Церкви можно и нужно лгать; говорить и писать сегодня одно, завтра другое, прямо противоположное; жертвовать всем – честью, совестью, добрым именем. Как утверждают математики, по сравнению с бесконечным (Церковью) все конечные (добро и зло, честь и бесчестье, правда и ложь) равны между собой.
Сергианцы прошлого и нынешнего столетия – плоть от плоти своего изолгавшегося времени, лояльные граждане своей циничной, бессовестной Родины – Союза Советских Социалистических Республик. Они искренне желали, не за страх, а за совесть, жить в Совдепии по её правилам и законам.
Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий (Кривошеин) более пятндадцати лет регулярно встречался с митрополитом Никодимом (Ротовым). С большим уважением он писал о выдающихся дипломатических способностях митрополита, о его неординарном уме, неутомимости в трудах и всё время недоумевал: почему митрополит Никодим постоянно лжёт? Лжёт в Советском Союзе и в Европе, лжет на Соборе и в «Журнале Московской Патриархии», лжёт на людях и в тиши кабинета… зачем? почему?
«Хочу упомянуть об одном эпизоде, самом по себе незначительном, но интересном для характеристики митрополита Никодима и усвоенной им советской привычки говорить ложь без всякой к тому необходимости, даже не замечая того и не помня (я не говорю здесь о публичных высказываниях, не соответствующих действительности, их можно если не оправдать, то по-человечеству понять и извинить). <…> Я долго был в недоумении и думал, что митрополит Никодим просто забыл то, что он говорил мне за два дня до этого, как говорится, «заврался». Но нет, у него прекрасная память».ii
Случаев «вранья», отрицания митрополитом общеизвестных фактов в «Воспоминаниях» архиепископа Василия десятки.
Действительно, сергианцы-никодимята всегда были уверены, что любая ложь – на благо Церкви. Этические нормы имели в Совдепии временный и классовый характер, победивший пролетариат отверг буржуазную мораль и нравственность. Честь и бесчестие, герой и негодяй, патриот и предатель, гений и бездарь, правда и ложь – понятия относительные и во многих случаях взаимозаменяемые. Кто есть кто решала Партия, решения публиковались в «Правде». Жить в обществе лжецов, лицемеров, предателей, доносчиков, врагов России и быть свободным от реально существовавшего в Совдепии общества считалось невозможным. Словами и делами сергианцы свидетельствовали: ваши советские радости – наши церковные радости; ваши законы – наши законы; ваша нравственность – наша нравственность. Все большевистские газеты назывались «Правдами» («Курская Правда», «Северная Правда», «Правда Востока» и т.п.), естественно, свою первую книгу Московская Патриархия назвала «Правда о религии в России», хотя это была ложь о религии в Совдепии.
Антисергианцы, идеалисты, всегда были никудышными политиками. Ошибочно полагать, что они отвергали критерий пользы, однако они не полагали сей камень во главу угла. Они требовали не симфонии с государством воинствующих безбожников (которая, по их мнению, может быть лишь какофонией), но максимально строгого и последовательного отделения Церкви от государства, т.е. соблюдения совдеповскими чиновниками совдеповского закона.
Они требовали для себя и для других членов Церкви абсолютно немыслимой роскоши и привилегии: оставаться в границах тоталитарного государства, но не участвовать во лжи; сообразовывать свои слова и действия с такими нелепыми, смехотворными, утопичными в кодексе краснопоповства, сергианства и никодимовщины понятиями, как «достоинство Церкви», «правда Церкви», «смущаемая совесть православных», «архипастырская совесть». Таким людям просто нет места в тоталитарном идеократическом государстве, они априори обречены. Все восемьдесят лет, начиная со дня опубликования «Декларации», политики (сергианцы, никодимовцы) были большевиками, идеалисты оставались в меньшинстве. По мере укрепления «симфонии» их число неизменно таяло.
Идеалистами были епископы, подписавшие соловецкое «Послание». Ярчайшим идеалистом был митрополит Кирилл (Смирнов), который, по словам митрополита Сергия, «занимался неблагодарною работою подкапывания Дома Божия»iii. Впрочем, все сергианцы и никодимовцы «созидали», а их оппоненты, идеалисты, «подкапывали и разрушали». Идеалистом был архиепископ Ермоген (Голубев). Из Ташкента его убрали за то, что, как писал уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви, «под видом ремонта он построил несколько новых храмов». Потом, на калужской кафедре, он не позволил закрыть в своей епархии ни одного храма, а сергианцы ни одного не построили и сотнями закрывали: общее число православных приходов в СССР за годы хрущёвского правления сократилось вдвое. Но тем самым сергианцы-никодимовцы «созидали» Дом Божий, а архиепископ Ермоген занимался «неблагодарною работою подкапывания». Архиепископ Ермоген искренне недоумевал, как может Святейший Патриарх говорить одно, а делать совершенно иное, как он может давать обещания и не исполнять их, почему в Священный Синод попадают самые недостойные архиереи. Расхождение между словом и делом, по мнению архиепископа Ермогена, никак не согласуется с достоинством Патриарха и авторитетом Синода.
Антисергианцами-идеалистами были авторы «Открытого письма» Патриарху Алексию I священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Сорок пять лет назад, когда сергианцы-никодимовцы трубили по всему миру о безграничной свободе религии в СССР и о дивной гармонии между Церковью и тоталитарным государством, два священника посмели назвать то и другое наглой ложью, сказали, что государство, грубо нарушая свои же законы, всеми доступными способами преследовало Церковь. Обоих священников тогда запретили в священнослужении, а через тридцать пять лет сергианцам-никодимовцам было дозволено говорить то же самое, только не упоминая роль самих же епископов сергианцев-никодимовцев в тех жестоких гонениях.
Величайшим идеалистом и, пожалуй, последним из могикан был вятский исповедник Борис Талантов. По его словам, сергианцы – члены Священного Синода – такие же враги Церкви, как члены Политбюро ЦК КПСС.
Идеалисты никогда не ставили перед собой задачу победить коммунистическое государство. Они считали долгом христианской совести не участвовать во лжи, не молчать о правде, ибо молчанием предаётся Бог. «Имеющий уши слышати да слышит». На какое одоление супостатов мог рассчитывать учитель математики Борис Талантов, когда один противостал всему ЦК КПСС, всему Комитету Государственной Безопасности, всему Совету по делам религий и всему руководству Московской Патриархии? Глупее и нелепее его поведения придумать ничего не возможно. Какие там легендарные двадцать восемь гвардейцев-памфиловцев у разъезда Дубосеково, какие спартанцы под Фермопилами! Один в поле против бронетанковой дивизии. Худенький раб Божий поднялся во весь свой маленький рост, поправил дешёвенькие очки, поправил жиденькую бородёнку и пошёл с посохом на танки. Один против куколя, против белых и чёрных клобуков, против фетровых шляп и фуражек с кокардами. Они сначала убили его жену, потом его. Убийцы различались только покроем одежды и головных уборов – кому какая униформа была присвоена.
Сегодня, в 2011 году, всё сказанное – область истории Церкви, антисергианство задушено и разгромлено до основания. Духовных детей митрополита Кирилла (Смирнова) или священника Анатолия Жураковского сегодня в Русской Православной Церкви нет ни в России, ни за рубежом. За тридцать лет служения на приходах Курско-Белгородской, Вологодской, Костромской епархий мне ни разу не довелось служить заказной молебен священномученикам митрополиту Кириллу, Петру, Агафангелу, Вениамину, Арсению (Мациевичу). У нас всё больше чтят Матронушку Московскую, в её житии написано, что генералиссимус именно к ней приезжал, засвидетельствовал её святость, а не в Чимкент, где в общей могиле митрополиты Кирилл и Иосиф (Петровых). Время от времени мне привозят песочек и маслице от Матронушки: от зубов и глаз помогает. Миссионерско-просветительский центр Костромской епархии организует паломнические поездки. Первой в списке – Матронушка.
В результате победы политиков сегодня в номинально свободной Русской Православной Церкви ни один человек не обладает правом говорить правду. В первую очередь такого права лишён Патриарх Московский и всея Руси. Он наследник советских Патриархов – Сергия, Алексия I, Пимена, Алексия II. Патриарх Кирилл – что витязь на распутье: налево пойдёшь – потеряешь, направо пойдёшь – потеряешь, прямо пойдёшь – тоже потеряешь. А терять-то не хочется ничего. Да и сам он вырос в СССР, его лояльность принадлежала Совдепии, был советским человеком и советским гражданином, не диссидентом же был ректор Ленинградской духовной академии. И его многолетний учитель и наставник – митрополит Никодим – воплощённое сергианство. И все нынешние постоянные члены Священного Синода – сергианцы. С кем останешься, отвергнув сергианство-никодимовщину? Ведь Патриарх – не Борис Талантов. Впрочем, боюсь, Борису крест Патриарха тоже бы не понести. Вот и вынужден Патриарх быть всё таким же политиком, неизменно смешивать ложь и правду воедино. Как и чем оправдать, например, Патриарха Алексия (Ридигера), принявшего куколь в 1990 году? Ему уж никто ничем не угрожал и ни в чём не стеснял, а он обменял свободу Церкви на сладкие кремлёвские жамочки.
Патриарх Кирилл даёт интервью многотиражной газете со странным для 2009 года названием «Комсомольская правда»:
«Положение Церкви сделалось при Хрущёве настолько удручающим, что некоторые священники, в частности мой отец, сравнивали этот период с временами сталинского гонения и говорили: «При Сталине было проще, тогда ставили к стенке или отправляли в лагеря. И всем всё было ясно: вот друг, вот враг».
А здесь всё делалось куда более изощрённо, мерзко, Церковь начали подрывать изнутри. Государство решило, что священники не имеют права нести административную и финансовую ответственность. Всё было передано в руки мирян – старост, которые назначались местными властями. Все деньги Церкви и вся административная власть её находилась в руках этих старост. А староста делал всё, чтобы разорить храм финансово. Все средства он старался сдать в так называемый Фонд мира либо в райисполком, где эти деньги втихую разворовывали чиновники. А ведь там были добровольные от прихожан пожертвования, которые тоже до единой копейки проходили через руки старосты».iv
Здесь всё – чистая правда. Здесь всё – сергианско-никодимовская ложь. Общеизвестный трюк коммунистического агитпропа: обманывать простаков, «смело, грубо, зримо» излагая общеизвестные факты и скрывая, пряча от профанов самое главное. Даже один читатель «Комсомольской правды» из тысячи не способен уразуметь эти слова и вспомнить недосказанное.
Поясню профанам. Положение Церкви при Хрущёве сделалось удручающим, совершенно невыносимым потому, что государство разваливало и уничтожало Церковь нашими руками, руками священнослужителей. При Сталине всё было безмерно жестоко, но более-менее ясно: ГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ – это «они», чужие, внешние. Они хватали, сажали, расстреливали, они – враги. При Хрущёве почти никого не хватали, не сажали, ни одного не расстреляли. А храмы всё равно закрывали сотнями и тысячами, и иконы жгли.
Когда государство по сфабрикованным обвинениям приговорило к трём годам заключения архиепископа Иова, все его собратья, как по команде, отвернулись от него, бросили. Испугались. В том числе, разумеется, и Патриарх, и члены Синода. Такое поведение наших архипастырей очень помогало государству бороться с религией в СССР.
Шаг за шагом Совет по делам РПЦ формировал угодный ему епископат. Основных ступеней формирования было три:
- Селекция (отбор) «наших», «советских».
- Воспитание (индивидуальная работа).
- Поощрение (должностью, шапкой, орденом).
Компетентные органы проводили отбор кандидатов в епископы не менее тщательно, чем в секретари горкомов КПСС. Независимых, смелых, да и просто искренне верующих отсеивали. Когда планировалось рукоположить архимандрита Тавриона (Батозского) во епископа, Совет «не рекомендовал», ибо он – «религиозный фанатик». Рекомендация была выполнена беспрекословно.
С архимандритом Никодимом (Ротовым) картина противоположная. В 1960 году его назначили председателем ОВЦС и рукоположили во епископа. В 1961 году высокопоставленный чиновник Совета по делам РПЦ В.Г. Фуров потребовал возвести епископа Никодима в сан архиепископа, в том же году он стал постоянным членом Синода. В 1963 году он уже митрополит. Немыслимая, головокружительная карьера в годы самых свирепых хрущёвских гонений. И он не один такой скоростник.
За епископами был установлен тщательнейший негласный контроль. Вербовали в сексоты всех – друзей, знакомых, соседей, священников, келейников, врачей, уборщиц. Любая слабость, любой неосторожный шаг или слово, любой недуг тщательно фиксировался в личном деле и использовался для шантажа. Всячески поощрялись различные хобби, коллекционирование марок, пластинок, открыток, монет, антиквариата или просто «деревянной валюты» - купюр госбанка СССР. Всё использовалось как рычажок подкупа и влияния.
Патриарх Кирилл намеренно вводит слушателей и читателей в заблуждение, скрывая от них самую существенную деталь. Вовсе не государственный чиновники, а Патриарх Алексий (Симанский) и Синод изменили Устав Русской Православной Церкви, принятый на Поместном Соборе 1945 года. Именно Патриарх и Синод вывели священников из исполнительного органа, сделали священников и дьяконов наёмными работниками в храме. А всю административную, хозяйственную и финансовую ответственность передали старостам, ставленникам советских чиновников, сплошь и рядом ворам, богохульникам, безбожникам.
Членами Священного Синода в 1961 году были Патриарх Алексий I, митрополит Крутицкий и Коломенский Питирим, митрополит Ленинградский Гурий и митрополит Киевский и Галицкий Иоанн. Главные докладчики на Совещании – архиепископы Пимен (Извеков, будущий Патриарх) и Никодим (Ротов, председатель ОВЦС). Постановлением того же Архиерейского совещания оба архиепископа были введены в состав постоянных членов Священного Синода.
Эти шесть высших иерархов организовали и провели антицерковную реформу 1961 г. Именно они в первую очередь несут ответственность за невыносимо тяжёлое положение священнослужителей и церковнослужителей после 1961 г. Именно они, не Хрущёв и не Куроедов, «подрывали Церковь изнутри», «делали всё извращённо и мерзко», - как совершенно точно, но, к сожалению, не назвав ни одного имени, и свалив всю вину на государство, выражается Патриарх Кирилл. И при всей этой мерзости они же постоянно лгали в своих речах, статьях, интервью о процветающей в СССР дивной свободе во всех областях, в первую очередь, конечно, свободе совести. «Выездные» архиереи из года в год с неподдельным пафосом и негодованием опровергали «лживые измышления» зарубежной печати о гонениях на религию в СССР. Впрочем, таких сообщений в печати, на радио, на телевидении было очень мало: Запад был в те годы очарован либерализмом Хрущёва, «оттепелью», «разоблачением культа личности». Независимо от «закрытого» доклада на ХХ съезде КПСС интеллектуалам-левакам, определяющим политическую моду на Западе, не было дела до «реакционной» Русской Православной Церкви. Информационная блокада Церкви была настолько успешной, что даже проживавшие за рубежом епископы нашей Церкви не имели представления о масштабах хрущёвских гонений. Архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин) писал:
«Разговор начался с того, что я спросил митрополита Николая, правда ли , что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению, прерывали его, вообще хулиганили. Я прочёл об этом в заграничных газетах. «Не только в Киеве, - ответил митрополит Николай, - но по всей России на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине во время службы в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку, направились к алтарю и пытались через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка и свалка».v
«Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказывал о положении Церкви. Митрополит Николай задумался на минуту. Видно было, что мой вопрос его встревожил. «Да, - сказал он наконец, - можно и даже полезно, но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И не от Вашего лица – так, чтобы не могли догадаться». <…>
«Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в России, - сказал я, - а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом, Никодимом во главе, и владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что Церковь в России свободна и никаких гонений или притеснений нет». Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ: «Если бы я был на месте владыки Никодима в Оксфорде, я, вероятно, стал бы говорить то же самое, что он».vi
Следует помнить, что митрополит Николай (Ярушевич) был создателем (точнее – техническим исполнителем, решение принималось чуть выше) и первым председателем Отдела внешних церковных сношений. В 1960 г. он так расхрабрился потому, что к тому времени он подвергся опале. По «рекомендации» того же председателя Совета по делам РПЦ В. Куроедова собратья митрополита уволили его со всех постов – из ОВЦС, из Синода, с Крутицкой кафедры. Двадцать лет он мнил себя Наполеоном, а компетентные органы показали ему, что в Советском Союзе он – нолик. Митрополит обиделся и расхрабрился.
«Однажды у меня был длинный спор с митрополитом Никодимом о положении Церкви в России (это происходило в помещении Экзархата в Париже, спор продолжался до трех часов ночи). Митрополит Никодим оспаривал точность и полноту моих сведений, говорил, что они основаны на впечатлениях лиц, не живущих постоянно в Советском Союзе (среди них и я), но только на короткий срок его посещающих и потому не способных охватить всю картину в целом. В ответ на это я вынужден был сослаться на разговор мой с митрополитом Николаем в алтаре Патриаршего собора перед литургией на праздник Казанской Божией Матери. Митрополит Николай в это время уже скончался, и потому я мог подробно рассказать об этом митрополиту Никодиму. Реакция митрополита Никодима была неожиданной для меня. «Хорош же был Ваш митрополит Николай, - воскликнул он. - Пока он был у власти и на вершине славы, он всюду и даже часто без необходимости возвещал о свободе, которой пользуется Русская Церковь, и о том, как она процветает. А только его затронули и его положение поколебалось, он начал говорить прямо противоположное. Поверьте, Владыко, придёт время, когда и Вы, и все поймут, что за личность был митрополит Николай и какой громадный вред он причинил Русской Церкви».vii
Слова митрополита Никодима не подтвердились, сегодня официальные издания Московской Патриархии полны хвалебными гимнами митрополиту Николаю (Ярушевичу). Весьма высоко оценивает его труды и Патриарх Кирилл:
«Отдел внешних церковных сношений был создан в 1945 году, когда перед Россией и Церковью встала задача возродить и вернуть русское православное влияние в мире. Возглавивший отдел митрополит Крутицкий Николай взял на себя труднейший подвиг и нёс его не сгибаясь».viii В книге есть и другие очень благожелательные отзывы об этом выдающемся сергианце.
Патриарх Кирилл, много лет возглавлявший ОВЦС, не имеет права сказать правду о том, кем и с какой целью был создан ОВЦС, кто и из кого комплектовал все годы советской власти штаты сотрудников Отдела. Все председатели ОВЦС – беззаветные герои, оборонявшие Церковь в наиболее опасных передовых окопах.
Итак, государство всеми силами и средствами преследовало, искореняло религию, Хрущёв торжественно обещал советскому народу проявить большевистские темпы и полностью уничтожить Церковь в ближайшие годы («показать по телевизору последнего попа»). В то же время церковное «министерство иностранных дел» (ОВЦС) росло и процветало. Любопытно было бы ознакомиться с ежегодным бюджетом учреждения за последние пятьдесят лет (1959-2011), со штатным расписанием сотрудников, но такие сведения легче получить на Лубянке или в ГРУ, чем в ОВЦС.
Если воспринимать слова Патриарха о главной задаче ОВЦС всерьёз («главной задачей епископов 60-х годов было остановить гонения»), придётся признать, что и Святейший Патриарх, и Священный Синод, и ОВЦС задачу свою с треском и позором провалили: бесовский шабаш не ослабевал и не утихал ни на секундочку. Но винить за провал ни Синод, ни Отдел никак нельзя. Со всей ответственностью за свои слова утверждаю, что Патриарх Кирилл сознательно ошибается: ни один епископ в Синоде или в Отделе подобную задачу перед собой не ставил и, следовательно, не выполнял.
Главной задачей ОВЦС было не остановить гонения, а наладить возможно более тесное сотрудничество церковной администрации с коммунистическим государством. С этой задачей Отдел отлично справился: наши иерархи успешно распространяли в мире лживую пропаганду, «октябрьское богословие», «буёвину». За это их допускали на кремлёвские приёмы и лечили в «кремлёвке».
Общеизвестно, об этом говорит и сам Патриарх,ix что основным плацдармом наступления безбожников на Церковь был «Устав» 1961 года, устранивший священников из приходских советов. Плацдарм был построен членами Священного Синода. Несколько епископов, во главе с архиепископом Ермогеном пытались его штурмовать, но Священный Синод и ОВЦС героически обороняли плацдарм и наголову разгромили антисергианцев. Оппонентами сергианско-никодимовскому курсу Московской Патриархии были митроплит Иосиф, архиепископы Вениамин, Павел, Михаил (Чуб), Леонид и несколько других епископов, подписавших так называемое «Письмо восьми».
«Помню, когда я приехал служить в город Вязьму, там вся местная власть питалась за счёт собора. Увидел я в Вязьме, что роскошный храм в жутком состоянии, чёрный, как кузница, на клиросе стоят три ветхие старушки, поют, и больше никакого хора. Один священник ещё, убогий такой и еле живой. Я попросил, чтобы в храм явилась староста, а настоятель к вечеру отвечает: «Владыко, староста просила передать, что вы для неё не начальник».»x
Вот что, не жалея сил, защищал митрополит Никодим. Нижайший поклон сему «человеку Церкви» от всех священников, кого в 60-е, 70-е, 80-е годы тиранил Священный Синод, мордовала советская власть и её ставленники – церковные старосты. Вот против чего боролись архиепископ Ермоген и его единомышленники священники Н.Эшлиман и Г.Якунин, мирянин Борис Талантов.
В 50-е, 60-е годы Советский Союз возложил свои упования на атомную бомбу, а митрополиту Николаю, потом Никодиму и всему ОВЦС было велено клеймить позором империалистов-поджигателей войны и требовать безусловного запрещения ядерного оружия и вообще бороться за мир на планете. Советское правительство выделяло на эти благородные цели крупные суммы в твёрдой валюте. К сожалению, Патриарх Кирилл пока не рассказал, сколько миллионов долларов получил ОВЦС за годы советской власти, когда его герои, по выражению Патриарха, сидели в окопах. Советская власть безжалостно душила Церковь, грабила рядовых священников, облагала их непосильными налогами.
Родная сестра Патриарха Кирилла Елена Михайловна Гундяева вспоминает:
«Как раз тогда, в 1947 году, когда наш отец стал священником, в Ленинграде начался новый этап борьбы с Церковью. Чтобы одним махом расправиться со священничеством, финансовый комитет придумал неподъемный налог - 120 тысяч рублей. Сравните: тогда машина «Победа» стоила 16 тысяч рублей. Но если священник, отказывался от служения, налог списывался... Естественно, ни о каком отказе от служения Богу у папы даже мысли не возникло.
Мы продали все, что можно было продать, заняли деньги и папа заплатил этот налог. Но потом он до конца жизни расплачивался с этими долгами. Как мы тогда жили, не понимаю…»xi
В годы советской власти священников облагали налогом по дискриминационной 19-й статье, как кулаков и прочих мироедов, отдай до 82 % дохода от общей суммы за год. А героев, тех, что в ОВЦС, по 5-й статье, как своих родных советских граждан, - 13 %.
Митрополит Никодим получал свои сребреники и в «деревянной», и в твёрдой валюте не зря, он честно их отрабатывал. Он был выдающимся советофилом, без устали, творчески восхвалял «Великую Октябрьскую».
«Несравненно более печальны и опасны были попытки как-то с христианской точки зрения идеологически оправдать атеизм и революцию. В этом смысле у митрополита Никодима были в прошлом недопустимые перегибы. Так, в ЖМП была напечатана статья за его подписью, что нужно различать между дурным «буржуазным» атеизмом и добрым революционным и что только первый нужно отвергать (говорят, что эта статья была написана по заказу митрополита Никодима протоиереем Петром Гнедичем, известным богословом, который об этом потом так скорбел и каялся, что вскоре умер).
Сюда же относится и пресловутое «октябрьское богословие», о котором я уже говорил: рассматривать октябрьский переворот как величайшее событие в истории христианства, какое-то новое откровение Божие, подобное Воплощению. Такого рода статья была напечатана митрополитом Никодимом в ЖМП. Я как-то спрашиваю его: «Владыко, Вы написали, что Воплощение Сына Божия было, конечно, громадным событием, но только с момента октябрьской революции оно стало осуществляться в жизни, имело последствия. Стало действительностью». Митрополит Никодим чуть не вскочил. «Не может быть! – воскликнул он. – Я не такой дурак, чтобы написать это!» Потом, промолчав мгновение, добавил: «Да, я, конечно, дурак, но всё же не до такой степени!» Как это понимать? Забыл ли он, что писал? Или под его именем напечатали вещи, ему не принадлежащие?»xii
Архиепископ Василий недоумевал напрасно. У митрополита Никодима, по воспоминаниям близко знавших его людей, была исключительно хорошая память. Никто не отважился бы печатать что-то в ЖМП под его именем, не поставив его в известность. Просто митрополит в очередной раз «заврался», как выражался сам архиепископ. Митрополит Никодим – советский человек, этим объясняется всё. Советский человек давал интервью, советский человек выступал на конгрессах и конференциях. Справедливость требует признать, что почти такими же советскими богословами были и его собратья. Ибо, напомню, - селекция, воспитание, продвижение (поощрение).
Русская Православная Церковь празднует 60-летие восстановления Патриаршества, май-июнь 1978 года. Последние даже не месяцы, недели жизни митрополита Никодима, он тяжело болен, но мужественно председательствует на собраниях и служит с не меньшей тожественностью, чем сам Патриарх Пимен.
«Все остальные ораторы говорили не о Русской Церкви и о её жизни за последние 60 лет, а только исключительно о… нейтронной бомбе и необходимости бороться против её изготовления! И при этом необычайно долго. Повторяя самих себя и других многочисленных ораторов. И никто, кроме представителя Православной Церкви в Америке епископа Димитрия, не вспомнил о сонме мучеников и исповедников, пострадавших за это время в Русской Церкви. Так что, как остроумно заметил в частном разговоре архиепископ Владимир (Котляров): «Я бы предписал, чтобы каждый оратор говорил не больше пяти минут… и только о нейтронной бомбе!»xiii
В 1971 году состоялся Поместный Собор Русской Православной Церкви для выборов нового Патриарха. Предполагалось также обсудить на Соборе вопрос о реформе Церкви, проведенной тем самым Архиерейским совещанием 18 июля 1961 года. Строго говоря, Архиерейское совещание не имело канонического права изменять «Устав», принятый на Поместном Соборе 1945 года: меньший собор не может исправлять деяния большего. Губительность реформы для Церкви была очевидна, десятилетняя практика жизни приходов подтвердила, что назначаемые советской властью старосты сознательно грабили и разваливали приходы. Об этом, напомню, говорил и Патриарх Кирилл в интервью «Комсомольской Правде». Мерзкая реформа, страшная реформа, антицерковная реформа. Основной плацдарм безбожников в их войне против Церкви. Кто же оборонял плацдарм, кто воевал вместе с безбожниками? Разумеется, митрополит Никодим.
Хрущёв давно отстранён от власти, но борьба с религией продолжается и эффективнее всего безбожникам помогает реформа 1961 года, полностью устранившая настоятеля от руководства приходом, превратившая его в наёмника. На Архиерейском совещании, состоявшемся накануне Собора 1971 года, ни один архиерей, постоянно проживающий в Советском Союзе, ни словом открыто не обмолвился против постановлений 1961 года. Председательствовал на заседаниях митрополит Никодим. Архиепископ Василий полагал, что решения 1961 года – самый важный и серьёзный вопрос, совесть не позволила ему молчать, он был твёрдо намерен выступить против постановлений на Соборе.
«Вы, конечно, свободны, - сказал на это митрополит Никодим, - выступать, как Вам угодно, но я не советую Вам это делать. Вы только вызовете против Вас раздражение среди епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут, чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви». «A как же Вы говорили, - возразил я, - что никакого вреда для Церкви от моего выступления не будет? Или, может быть, Вам лично мое выступление повредит?» «Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю против Вас с филиппикой, и это будет, где нужно, вменено мне в заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого исполнения канонов, а сами их не соблюдаете, когда это для Вас удобнее. Получится спор, неполезный для Церкви. Вы повредите Церкви». «Вы так считаете, а ряд архиереев, здешних архиереев, считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне выступать». – «Кто эти архиереи?» - «Я этого не могу сказать». – «Да и не надо, я и так их знаю. Я всех архиереев знаю, кто что думает. Они у меня все как на ладони». – «Может быть, но я их не назову. Все это здешние архиереи, не заграничные». – «Не называйте, я все равно их знаю. Один из дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе. А третий из центральной России».
Я догадался, что митрополит Никодим имеет в виду архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами «из центральной России», я не мог тогда догадаться, узнал значительно позже. Во всяком случае я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать: «Если хотите принести вред Церкви, то выступайте. Никто кроме Вас не выступит. А Вы принесете вред Церкви». Я был поставлен в трудное положение: принести вред Церкви я не хотел, но промолчать тоже не считал правильным. Я обратился тогда с вопросом к митрополиту Антонию, который присутствовал при этой части разговора, но все время молчал: «Владыко, как Ваше мнение?» «Я думаю, - ответил митрополит Антоний, - что если мы одни, заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут молчать, то это будет иметь смысл: вот, мы герои, а все здешние трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступлением бросим такое обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в несравненно более трудных условиях, а себя выставим героями». Эта аргументация митрополита Антония меня психологически более обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел, и само подозрение, что я хочу быть героем, было для меня нравственно тяжким. (Сейчас я вижу, что аргументация митрополита Антония была неправильна.)»xiv
Такова была вся деятельность митрополита Никодима. Он был блестящим дипломатом и весь данный ему от Бога талант употребил на укрепление союза Русской Православной Церкви с Совдепией. У него был абсолютно точный безошибочный глаз: все выдающиеся сергианцы последних сорока лет – его ученики, никодимята. Если кто-либо способен осознать разницу, сегодня, в 2011 году, Московская Патриархия отнюдь не сергианская, она никодимовская. И, боюсь, не на одно десятилетие.
В 1968 году Русская Православная Церковь праздновала 50-летие восстановления Патриаршества. Как полагается по протоколу, были проведены торжественные заседания, зачитаны победные реляции о бесспорных достижениях и успехах во всех областях, о возрождении нашей Православной Церкви и восхождении всё к новым высотам нашей социалистической Родины, о восхищении всего прогрессивного человечества и о бессильной ярости злобных империалистов-поджигателей войны.
Торжества открылись 26 мая в храме Воскресения в Сокольниках. С приветственной речью к собравшимся обратился Патриарх Алексий (Симанский). Торжественное юбилейное собрание состоялось 28 мая в Покровском храме Московской духовной академии. Основным докладчиком был митрополит Никодим (Ротов). Митрополит вежливо похвалил Поместный Собор 1917-18 гг. и его участников, потом, соблюдая традиции советских партийных съездов, отметил отдельные частные недостатки в его работе и объяснил причину недостатков наследием тяжёлого дореволюционного прошлого в сознании некоторых отцов Собора. О реальном положении Русской Православной Церкви, о хрущёвском шабаше, о том, что за несколько лет закрыты тысячи храмов, монастыри, семинарии, об Уставе 1961 года – оплоте воинствующих безбожников – «человек Церкви», разумеется, не сказал ни слова.
Это же событие – полувековой юбилей Поместного Собора 1917-18 гг. и восстановленного на нём Патриаршества, - но уже без помпы, без парада, без торжественных приёмов и поздравительных телеграмм отпраздновал в Успенском Жировицком монастыре архиепископ Ермоген (Голубев). Он написал доклад на ту же тему – о канонической преемственности в жизни нашей Церкви, его доклад полностью опровергает всё, что говорил на тожественном юбилейном собрании митрополит Ленинградский Никодим.
В заключение своего доклада архиепископ Ермоген писал:
«Состояние Русской Церкви на сегодняшний день – прямое следствие нарушения канонов и забвения коренного начала, на котором зиждется строй Православной Церкви и которое составляет его драгоценную особенность – СОБОРНОСТИ.
Для жизни Церкви существенно необходимы свобода и независимость её внутренней организации . Это достигается неуклонным следованием её основным канонам и наличием в её жизни Соборов, канонических и по способу их созыва и по порядку обсуждения на них подлежащих решению вопросов.
Седьмой Вселенский Собор в своём 6 правиле, напомнив об обязательности ежегодных Соборов и указав на их основное назначение – «погрешительное исправляти», - определил налагать епитимию на неисполняющих это правило митрополитов, за исключением случаев, когда они лишены возможности созвать Собор «по нужде и насилию» или по какой-либо уважительной причине.
Такое огромное значение придавала Вселенская Церковь СОБОРНОМУ НАЧАЛУ в своей жизни!
Архиепископ Ермоген показал, что Собор 1945 г., на котором был избран Патриарх Алексий (Симанский), несмотря на свою парадность, был неглубок по своей канонической мысли. С точки зрения канонического права непонятно отношение Собора 1945 г. к Собору 1917-18 гг. Ведь для того, чтобы открылась каноническая возможность к новому церковному законотворчеству, Собору 1945 г. необходимо было бы сперва отменить соответствующие определения Собора 1917-18 гг. «Одно несомненно, что определения Собора 1917-18 гг., - писал архиепископ Ермоген, - находятся на более высоком каноническом уровне, чем принятое на Соборе 1945 г. Положение».xv
«Собор 1917 г. был созван с целью восстановления в Русской Церкви канонического правопорядка, нарушенного Петровской церковной реформой 1721 года. С этой целью Собор восстановил в нашей Церкви каноническое патриаршество, т.е. не только усвоил первоиерарху Русской Церкви титул Патриарха, но в своих канонических определениях определил его права и обязанности и порядок его избрания; порядок формирования состава Священного Синода и его права и обязанности; восстановил избрание епархиями епископов и установил самый порядок избрания их; установил, чтобы Поместные Соборы в нашей Церкви созывались периодически, в определённые сроки (один раз в три года) в составе епископов, клириков и мирян.
Свои канонические определения по вопросам церковного правопорядка Собор изрёк в духе и силе древних канонов Вселенских и всецерковного значения Поместных Соборов в неразрывном единении и единомыслии с ними. В этом их каноническая ценность и обязательность. Самый смысл восстановления патриаршества и его значение не могут быть рассматриваемы в отрыве от канонического правопорядка, установленного Собором».xvi
Но под давлением антицерковных сил Советского государства высшие иерархи нашей Церкви предали забвению определения Собора 1917-18 гг. Московская Патриархия грубо нарушает каноны своего Собора. Патриарх избирается сосем не так, как постановил Собор. Священный Синод при Патриархе формируется с грубейшими нарушениями канонов.
«В тесной взаимосвязи с формированием Епископата стоит вопрос и о формировании Синода. Этот вопрос нужно отнести к важнейшим вопросам внутренней жизни Церкви. Между тем с этим вопросом в нашей Церкви дело обстоит крайне неблагополучно».xvii
Епископат нашей Церкви формируется с ещё большими нарушениями канонов. Отсюда неизбежно следует вывод, что архиереи не могут быть полномочными представителями своих епархий ни на Архиерейских, ни на Поместных Соборах.
«С принципиальной, церковно-канонической, точки зрения вопрос о составе Собора прежде всего должен решаться в зависимости от того, каким образом сформирован епископат. Если епископы избирались епархиями в установленном церковными канонами порядке и вследствие этого являются действительными представителями своих епархий, то, разумеется, Собор, как представительный орган Церкви, может состоять и из одних епископов. Если же епископы не избирались, как того требуют церковные каноны, а в нарушение их назначались, то ясно, что сформированный таким порядком епископат не может иметь ни канонического, ни морального права представлять те епархии, которые его не избирали. В этом случае Поместный Собор обязательно должен иметь в своём составе в качестве полноправных членов не только епископов, но и клириков и мирян, надлежащим образом избранных».xviii
По мнению архиепископа Ермогена, существующая в Московской Патриархии практика назначения епископов Священным Синодом без малейшего участия в этом клириков и мирян самой епархии предельно антиканонична.
Состав членов Священного Синода, - писал архиепископ Ермоген, - равно как архиерейские назначения, перемещения и увольнения зависели от председателя Совета по делам религий, т.е. от партийного функционера, чиновника государства воинствующих безбожников. Отсюда предельно ясно, почему в состав членов Синода попадали наихудшие представители епископата.
«Известно, что во всех областях государственной и общественной жизни награждают или повышают по должности за определённые заслуги, проявленные в той или иной области: военных награждают за храбрость, профессоров за учёные труды и т.д. Можно было бы предложить, что этот принцип, единственно правильный, положен в основу продвижения и по церковно-иерархической лестнице и что на такой ответственный пост как члена Синода должны назначаться лица, имеющие пред Церковью определённые заслуги. К сожалению, это предположение не всегда оказывается верным. <…>
Одна уже возможность назначений на ответственнейшие церковные посты лиц, абсолютно неподходящих к занятию их, свидетельствует о серьёзных ненормальностях в формировании нашего Синода».xix
В предисловии к двум письмам архиепископа Ермогена, подписанном «Редакция», говорилось: «Требование архиепископа Ермогена, в основном, совпадает с требованиями двух священников (Эшлимана и Якунина). Впервые за многие годы выражается свободный голос на этот раз уже не мирян и священников, а видного и испытанного иерарха. Будем надеяться, что и другие иерархи примкнут к позиции архиепископа Ермогена и что та группа епископов, которая в настоящее время забрала в свои руки всю власть в церкви вопреки канонам, поймёт, что так дальше продолжать нельзя. <…> И невольно возникает вопрос: не способствует ли этому унижению находящаяся сейчас у власти кучка епископов, которая не хочет созыва собора? Их действия обычно объясняют и оправдывают во всех случаях «церковной икономией». Но можно себя спросить: действительно, так ли это и руководятся ли эти епископы только желанием церковной пользы? Не преследуют ли они и своекорыстных целей, а именно укрепление своей личной власти?»xx
Что же это за группа-кучка епископов, которая находилась тогда у власти («забрала в свои руки власть»), не хотела созыва Собора и способствовала глубокому и незаслуженному унижению Церкви? Имя одного из них названо архиепископом Ермогеном.
Митрополит Киевский и всея Украины Иосиф (Лелюхин), постоянный член Священного Синода, назначен на эти высокие посты 30 марта 1964 г. Имена других членов «кучки» тоже общеизвестны.
Святейший Патриарх Алексий (Симанский).
Митрополит Ленинградский Никодим (Ротов).
Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен (Извеков), будущий Патриарх.
Управляющий делами Московской Патриархии митрополит Алексий (Ридигер), будущий Патриарх.
Формально, de jure, назначали, перемещали, увольняли, рукополагали любого епископа эти члены Синода, фактически принимал решения и приказывал епископам партийный функционер В.А. Куроедов. Сегодня всё ещё широко распространён миф, что члены Священного Синода очень-очень страдали, что их «заставляли», «вынуждали», и т.д. Но ни один почему-то так и не рассказал как вынуждали и заставляли. Ни словом не обмолвились об этом и их многочисленные апологеты. В отсутствие другого объяснения приходится согласиться с редакцией РХД – никто их не заставлял, сами пошли в услужение. Они преследовали своекорыстные цели, укрепляли свою личную власть, трудились рука об руку с врагами и гонителями Церкви.
Примерно то же самое говорил о той же кучке епископов и в том же юбилейном 1967 году протоиерей Александр Шмеман: «Вот простой факт, и его замолчать нельзя. На пятидесятом году режима есть фасад религиозной псевдосвободы. Есть послушные епископы, которым приказано возвещать это по всему свету. Есть послушный церковный аппарат. И есть открытое гонение на веру. И пока оно есть, вся юбилейная шумиха оказывается ложью и лицемерием, ибо свобода совести есть не одна из второстепенных и побочных общественных проблем, она есть мерило всего прочего, она есть, в конце концов, основа всякой другой свободы. Нет свободы веры – нет и не может быть свободы вообще. Верующие люди в нашей стране лишены возможности открыто защищать свои права. Им некуда и не к кому обратиться, и за них некому заступиться. Когда – совсем недавно – монахи Почаевской лавры, после нескольких лет неописуемых безобразий, чинимых местной властью, приехали в Москву, в Патриархию, им сказано было, что ничего сделать для них нельзя. Власти удалось, повторяю, создать внутри Церкви вполне послушный себе аппарат и тем самым сделать борьбу почти невозможной. Но вот вспоминаются слова псалма: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческие…». В темноте бесправия один за другим зажигаются огни мужества и свидетельства. И когда-нибудь, через много лет, воспоминание о нашем времени будет воспоминанием о другом юбилее – о юбилее победы веры над всеми силами зла».xxi
Отец Александр Шмеман был подлинным христианином и, естественно, неисправимым оптимистом. Он верил и неизменно свидетельствовал, что силы лжи, темноты и зла никогда не одержат окончательную победу над силами правды, света и добра. Торжество лжи может быть только временным попущением, сроки попущения нам неведомы. Сегодня можно лишь с полной уверенностью сказать, что прошло 44 года, но чаемый отцом Александром день юбилея не наступил. Все нынешние члены Священного Синода и нынешние профессора кафедр истории Русской Православной Церкви поют осанну тогдашним советским силам зла, членам Священного Синода, прославляют их героические подвиги в деле «спасения Церкви», а имена идеалистов – огни мужества и свидетельства – епископов, священников, мирян, о которых писал о. Александр, предают забвению, а то и поносят яко зло.
Сопоставим два отзыва о письме священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина Патриарху Алексию (Симанскому).
«Следовало бы вслушаться в тот приглушённый стон, который стелется буквально по всей нашей земле. Вот недавно двум молодым священникам в Москве было запрещено служить, и они были, так сказать, церковно ликвидированы по указке свыше за то, как раз, что они просто сослались на конституцию и потребовали для религии той свободы, которую она, якобы, гарантирует. Казалось бы: что может быть законнее и невиннее, чем ссылка на закон? Но она оказалась преступлением. И случай этот – не единичный. Конституция – конституцией, но есть страшное «администрирование» религии по телефону и устно; есть – если сказать всю правду и только правду – открытое гонение на веру».xxii Это пишет профессор протоиерей Александр Шмеман, 1967 год. Ему отвечает сегодня профессор протоиерей Владислав Цыпин в учебнике по истории Русской Православной Церкви:
«В ноябре 1965 года священники Николай Эшлиман из Москвы и Глеб Якунин из Дмитрова направили два открытых письма на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорного и Патриарха Московского и всея Руси Алексия. Письмо переполнено развязными обвинениями Патриархии, епископата и духовенства в попустительстве закрытию храмов; священники Н.Эшлиман и Г.Якунин потребовали немедленно созвать Поместный Собор и отменить постановление Архиерейского Собора 1961 года о реформе приходского управления.
Письма были переведены на иностранные языки, получили мировую огласку, дали толчок для развязывания широкой кампании в зарубежных средствах массовой информации против нашего государства и против иерархии Русской Православной Церкви. Эти письма, в которых правда была перемешана с демагогией, угрожали внести раздор в среду духовенства.<…>
В мае митрополит Пимен беседовал с авторами открытых писем, надеясь на их раскаяние. Но они по-прежнему стояли на своём. 13 мая 1966 года митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен запретил их в священнослужении».xxiii
И первое, и второе издание «Записок сельского священника» посвящены светлой памяти моего духовника, наставника и друга священника Николая Эшилмана. Десятки раз в 1962, 1963, 1964 годах он обсуждал со мной содержание будущего письма, составлял самые фантастические планы публичного протеста против хрущёвских гонений на Церковь. Естественно, мне далеко не безразлично, что написано о нём и о его «Письме» на имя Патриарха Алексия в учебнике для православных духовных семинарий.
Профессор Цыпин то ли сам вообще не читал Письмо, то ли хорошо усвоил и принял на вооружение методику советских журналистов: ведь ни одни семинарист из тысячи не отыщет и не прочтёт сегодня «Письмо Эшлимана-Якунина». Значит о нём можно писать любую гадость, никто за рукав не схватит.
Намного более спокойную и объективную картину рисует секулярный историк профессор М.В. Шкаровский. Ни архиепископ Ермоген, ни священник Николай его не обидели, он не сводит с ними счёты.
«В 1965 году ряд открытых акций протеста совершили священнослужители Московской Патриархии. Начал эту кампанию борьбы за освобождение Церкви от подчинения государственным структурам архиепископ Калужской Ермоген (Голубев). В 1962 г. он уже писал достаточно резкое послание Н.Хрущёву. А летом 1965 г. составил петицию на имя Патриарха Алексия с предложением изменить «положение о Русской Православной Церкви», принятое под давлением властей Архиерейским Собором 1961 г. Этот документ подписали ещё 4 архиепископа и 3 епископа. В ответ 25 ноября архиеп. Ермоген был уволен на покой. Около двух лет он поддерживал контакты с оппозиционно настроенными священниками Глебом Якуниным и Николаем Эшлиманом и принимал участие в подготовке их знаменитых петиций. Вызванный в октябре 1966 г. в Патриархию, Владыка отказался подписать заявление об осуждении действий этих священников. А в ноябре 1967 г. архиепископ послал Патриарху ещё одно письмо, в котором указывал на тягостное положение Церкви, произвол гражданских властей, бездействие руководства Патриархии. Владыка Ермоген был фактически заключён под домашний арест в Жировицкий монастырь. Священный Синод в 1969 г. под давлением Совета по делам РПЦ осудил его «вредную» церковную деятельность. После смерти Патриарха Алексия среди архиереев имелись сторонники избрания архиеп. Ермогена Патриархом, но его даже не вызвали на Собор 1971 г., и вплоть до своей смерти в 1978 г. Владыка так и находился под домашним арестом.
Из всех выступлений церковных диссидентов в 1960-е гг. наибольшее впечатление на широкую общественность произвели два открытых письма, подготовленных священниками Московской епархии Г.Якуниным и Н.Эшлиманом. <…>
Влияние открытых писем 1965 г. распространилось и далеко за пределами Церкви. В результате усилилась религиозная струя в самиздате, в диссидентском движении в целом интерес к церковной проблематике стал постоянным, произошла определённая христианизация политической оппозиции в СССР. Так, Александр Солженицын позднее писал: “Ещё весной 1966 г. я с восхищением прочёл протест двух священников – Эшлимана и Якунина, смелый, чистый и честный голос в защиту церкви, искони не умевшей, не умеющей и не хотящей саму себя защитить. Прочёл и позавидовал, что сам так не сделал, не найдусь. Беззвучно и неосознанно во мне это, наверно, лежало и проворачивалось. А теперь с неожиданной ясностью безошибочных решений проступило: что-то подобное надо и мне”»xxiv
К сожалению, у М.В. Шкаровского есть мелкие неточности.
Во-первых, странно, что архиепископ Ермоген и протоиерей Всеволод Шпиллер попали в число «религиозных диссидентов». Они оба были бы крайне смущены, если бы прочли нечто подобное о себе. Неужели любой настоятель православного прихода становится диссидентом, если он напишет, что церковный староста не бывает на исповеди, не причащается, не просит благословения у священников, никогда не совершает даже крестное знамение? Неужели всякий сказавший: «Соблюдайте Конституцию», - тут же автоматически превращается в диссидента? Если так рассуждать, мои статьи – тоже «Записки сельского религиозного диссидента».
Во-вторых, архиепископ Ермоген не принимал никакого участия в подготовке «знаменитых петиций» Н.Эшлимана и Г.Якунина. Весной-летом 1965 года я убедительно просил о. Николая не начинать такое ответственное дело по своей воле, без благословения епископа. Отец Николай согласился и обратился к архиепископу Ермогену, т.е. не он, архиепископ, «около двух лет поддерживал контакты со священниками», а они, священники, Эшлиман и Якунин, полтора года пытались поддерживать контакты с архиепископом. Архиепископ Ермоген всегда был чрезвычайно высокого мнения о сане архиерея и ни в коем случае не позволял себе, епископу, быть ведомым, он всегда был лидером, он не представлял себя в роли «примкнувшего к двум молодым священникам». Предложение Глеба Якунина подписать какое-то сочинённое кем-то письмо он воспринял как личное оскорбление. И правильно сделал. Глеб обиделся и в своей брошюре «О современном положении Русской Православной Церкви и перспективах религиозного возрождения в России» (Издательство «Посев», 1979 г.) дал архиепископу Ермогену не вполне объективную, тенденциозную оценку. Он, де, Глеб Якунин, сам вылез из окопа и смело пошёл на врага, а архиепископ струсил. «Надо было брать благословение не у арх. Ермогена, а у арх. Новосибирского Павла (Голышева)», - пишет Г.Якунин.xxv
Третье. В 1969 году Совета по делам Русской Православной Церкви не было – переименовали в Совет по делам религий. Особенно сильно Совету давить на Синод вряд ли пришлось: трудно сказать, кто боялся и ненавидел архиепископа Ермогена в 1969 г. больше, ведь Патриарх Алексий был уже в весьма преклонном возрасте, а Ермоген – один из старейших епископов по хиротонии. И, что всего важнее, об определяющей роли высших иерархов Московской Патриархии в борьбе против так называемых «церковных диссидентов» очень ясно писал в те годы вятский исповедник Борис Талантов в статье «Тайное участие Московской Патриархии в борьбе КПСС с Православной Христианской Церковью».
Многие молодые священники отлично понимали, что два главных претендента на Патриарший Престол – «модернист и либерал» Никодим и «традиционалист и консерватор» Пимен вполне стоят друг друга.
«Были, однако, и некоторые отклонения от общего мнения. Так, о. Александр, священник Николо-Кузнецкой церкви, указав на митрополитов Пимена и Никодима как на самых вероятных кандидатов, спрошенный мною, кто из них более подходящий, ответил: «А по правде сказать, ни тот, ни другой». – «А кто же тогда?» - «Да архиепископ Ермоген. И так большинство молодых священников думает. Но это совершенно невозможно!» - «Но какие, кроме этих двух, Пимена и Никодима, могут быть ещё подходящие кандидаты на патриаршество?» (Этот вопрос я задавал и многим другим, но все были в затруднении дать ответ. Не находили подходящего имени). О. Александр задумался и сказал: «Да вот ещё хорошие архиереи – Феодосий Ивановский, Леонид Рижский, Павел Новосибирский. Но насколько они подходящие для патриаршества, не знаю».xxvi
Могу подтвердить, что и о.Александр, которого в те годы хорошо знал, и не менее десяти других молодых московских священников, с которым мне довелось тогда беседовать, мечтали, чтобы кто-нибудь из членов Собора выдвинул кандидатуру архиепископа Ермогена… но тут же вздыхали, что такое невероятно: КГБ, Политбюро и Митрополитбюро не позволят.
***
Думаю, следует рассказать об отце Николае и его письме. В 1962 году он жил в коммунальной квартире на Большой Дмитровке (тогда – Пушкинской). Сколько человек проживало в той квартире не знал никто, жильцы предполагали – больше сорока. Кто-то женился, рождался, разводился… В каждой комнате – по семье или по две, три. Кухня одна, ванная одна, туалет один, телефон один у входной двери на тумбочке. Звонок на двери тоже один: «Эшлиманам звонить – два коротких, один длинный». В комнате с окном на Дворянское собрание (сейчас, кажется, Дом Союзов) отец Николай и его жена Ирина Дмитриевна, мать Елена, нянька баба Ганя (Агафья), сын Сашка, две огромные собаки – шоколадный Кадо (по словам о.Николая, потомок в третьем колене «замковой овчарки из псарни Германа Геринга») и чёрный королевский пудель Тиль. По полу куда-то бредёт черепаха, на жёрдочке над беккеровским роялем – попугай. Время от времени на старинном кожаном диване жил и я, - бездомный аспирант МОПИ им. Н.К. Крупской.
С о.Николаем нас познакомил врач-психиатр Толик Добрович. Как-то я пожаловался ему, что не знаю, как найти священника Александра Меня. В «Журнале Московской Патриархии» печатают его очень интересные статьи.
«Друзья зовут его Алик, он бывает в нашей коммуналке каждую неделю, там у нас священник живёт, Николай, они с ним друзья. Приходи ко мне в это воскресенье вечером, жены и тёщи не будет – на дачу уехали, непременно встретитесь, и с Николаем, и с Аликом, посидим».
Было решено купить в Столешникове бутылку марочного коньяка. Великолепный коньяк стоил тогда смехотворно дёшево, выбор огромный. Рядом, на Тверской, в магазине «Сыры» взяли рокфор, латвийский и дорогобужский. Постелили новую скатерть и стали ждать. Комната Толика у самой входной двери, не пропустим.
Вернулся с прихода о.Николай, Алика, жаль, пока нет, но непременно будет. Отец Николай долго крутил в руках нашу бутылку, нюхал сыры, всё расхваливал. Убежал «умыться и переодеться». Вернулся минут через сорок с двумя бутылками «Мукузани» и бутылкой «Оджалеши», окороком и какими-то фруктами. Весь вечер говорил без умолку, мы сразу стали друзьями, но всю жизнь были строго на «Вы». Три года я был чтецом и алтарником в храмах, где он служил: Монино, Гребнево, Куркино. Только в Павшино не ездил – очень противная староста была, сущая баба Яга улыбчивая. Через месяц после первой встречи о.Николай как-то сказал мимоходом: «Ненавижу коньяк, лучше самогон буду пить. Вино острыми сырами закусывать нельзя, их к «сучку» подавать надо. А «Конька-Горбунка» не Ершов написал, а, мне думается, Пушкин, надо об этом Ираклию Андроникову написать». Вдруг в электричке разговорится с соседом и вслух, не понижая голоса: «А Вы думаете Хрущёв – нормальный? Его или бес крутит, или в «Белые столбы» пора. Скорее всего и то, и другое». «Вот Вы, Юра, языковед. Самый древний город у нас Новгород, а где же Старгород? Мне кажется, это Ладога, она была раньше Альдога – старая. Монино – это Тимонино, там где-нибудь была церковь Тимофея. А почему Неаполь – тоже Новгород?»
Всегда и со всеми говорил о хрущёвских гонениях на Церковь и о бездействии Патриарха и Синода. Формула на проскомидии неизменно одна – кто бы ни был в алтаре, - громко: «О Богохранимой Державе нашей Российской и о еже избавитися ей от безбожныя агарянския власти».
Первоначальный план письма Патриарху был такой: подписывают 15-20 священников, но подписанный экземпляр хранится в сейфе, а рассылается письмо без подписей. Оно небольшое, 4-5 страниц, каждый священник напечатает после рассылки не менее 20 копий и раздаст верным людям. Тогда непременно и за границу попадёт».
Глеб Якунин настаивал на строжайшей конспирации: КГБ пронюхает – всё погибнет. Но сам же, оглянувшись по сторонам, начинал говорить о нём в электричке, в Сундунах, в букинистическом магазине, в такси. Никогда ничьих имён, полунамёки, таинственный полушёпот. Любой человек, естественно, невольно заинтересуется. В планы были посвящены священники Николай Ведерников, Александр Мень, Владимир Рожков, Георгий Кондратьев, Сергий Хохлов. Дмитрия Дудко почему-то недолюбливали.
В октябре 1964 г. Хрущёва сменил Брежнев. Некоторые священники тоже решили тогда, что виноват не сатанинский режим, а бесноватый правитель и стали убеждать о.Николая, что у нас «произошли благоприятные перемены», что нет смысла писать, сиди тихо, служи, крести, отпевай.
Первым взбунтовался против кунктаторов о. Глеб Якунин. Как то раз Великим постом 1965 г. он прибежал к о.Николаю на приход, рыжий, всклокоченный, взъерошенный внутри и снаружи, оглянулся по сторонам, понизил голос, сказал, что дело важнейшее, секретное и совершенно неотложное. Увёл о. Николая, через три часа появился, схватил свой огромный пузатый портфель и убежал на электричку. Отец Николай кряхтел больше часа, что-то пел, читал, потом позвал меня из соседней комнаты:
- Вот, Юра, почитайте, что Вы об этом думаете. Отец Глеб просит подписать.
- Дело Ваше, отец Николай, но всякий сразу поймёт, что бумага написана Анатолием Эммануиловичем Красновым-Левитиным, не может священник два раза подряд цитировать анчутку Владимира Ильича.
- Вот я тоже Глебу говорил, а он возражает, что тянуть больше нельзя, что мы ещё десять лет собираться будем, нужно сейчас, срочно, до Пасхи вмазать им всем хорошенько по рогам, а потом ещё добавить.
- Если Вам интересно моё мнение, я очень люблю Анатолия Эммануиловича, он самый добрый бескорыстный человек среди нас, он бойкий журналист, но он всегда был и остаётся обновленцем, краснопоповская закваска губит всё, что он пишет. Это очень плохой текст, подписывать его нельзя.
Через три дня мы начали писать письмо. Отец Николай говорил: «Теперь нужно о крещении. Требуют паспорта, доносят в райисполком, вызывают на собрания». Я пытался всё это положить на бумагу, о.Николай читал, придирался почти к каждой фразе, правил, что-то напевая, брал какие-то книги, искал нужную формулировку. Проходил час, другой. «Нет, не нашёл. Ладно, печатаем так». И стучал одним пальцем на «Оптиме». Начали с речи Святейшего Патриарха Алексия (Симанского). Цитаты брали из книги, которую мне подарил епископ Леонид (Поляков) в храме с. Алабино, возле Наро-Фоминска, где служил о.Александр Мень. Епископ Леонид очень любил о.Александра, приезжал туда.
Писали, печатали, рвали, переписывали до конца июня, получалось не очень складно, письмо распухало, а конца-края не было видно. Одни крестины растянулись на 12-15 листов машинописи: и то важно, и другое необходимо, и без этого могут понять превратно. Летом Глеб привёл Феликса Карелина и Льва Регельсона, потом пришёл Виктор Капитанчук. Мне устроили экзамен, публичную порку, огласили приговор, что человек, который любит Владимира Соловьёва и Ивана Ильина больше, чем о. Павла Флоренского, может калякать-малякать для «Вестника Европы», «Отечественных записок» или для «Мурзилки». И вообще, такими темпами в ХХ веке письмо не завершить.
Я обиделся, писать перестал, да и срок защиты диссертации («Место неопределённых местоимений в системе современного английского языка») неумолимо надвигался. Только при каждой встрече молил о. Николая ни в коем случае не посылать Патриарху анонимку – не христианское и не иерейское это дело, непременно имя, фамилия автора письма, адрес прихода. Подмётные письма – дело воровское.
Больше половины письма написано Феликсом Карелиным, он писал легко и быстро, в любой компании был в центре внимания, любил рассказывать, как в лагере убил человека, заподозренного в стукачестве. С первой встречи мы очень не понравились друг другу. Думаю, это была ревность, борьба за «сферы влияния». Говорят, Феликс где-то в статьях писал обо мне какие-то гадости, но имя и фамилию изменил. О письме Эшлимана-Якунина он обычно говорил «наше письмо Патриарху».
Первым честно, вслух отказался подписывать письмо о. Александр Мень: оно слишком резкое, авторы, безусловно, будут запрещены в священнослужении, может быть и лишены сана. Надо понимать, в какое время мы живём, сейчас важно не мальчишествовать, не геройствовать, проку от публичных демонстраций в тоталитарных странах никогда не бывает, нужна миссия, нужна кропотливая ежедневная работа на приходе.
В секретных документах КГБ Алик получил очень точную кличку – «миссионер». Это было его главным призванием в жизни. Отец даровал ему десять талантов, и он преумножил их, вернул сторицею.
Священнику Николаю Ведерникову категорически запретил подписывать письмо его отец, Анатолий Васильевич. Он был ответственным секретарём «Журнала Московской Патриархии», много лет тянул весь журнал, доверял одному Евгению Карманову, но и тут частенько вздыхал: «Ах, Женечка, Женечка, ну как так можно! Подведёт он нас под монастырь, Буевский с Кудинкиным непременно донесут куда следует». Жили Ведерниковы в Плотниковом переулке, тоже в коммуналке, но с эшлимановским зверинцем не сравнить: всего четыре комнаты, в двух – одинокие старухи, бельё в ванной три дня может киснуть, ни один человек слова не скажет, только из-за телефона изредка ругались, когда кто-то из девчонок Ведерниковых подолгу болтал.
Анатолий Васильевич был более последовательным сергианцем, чем многие наши архиереи. Удивительно хороший, добрый, но совершенно чужой мне по духу человек. Не бывает проскомидии, на которой не помяну раба Божия Анатолия. Упокой, Господи, душу раба Твоего! Постукивал Анатолий Васильевич «куда надо», не без того, но, по его словам, никогда никого не заложил.
Как-то пришёл к Анатолию Васильевичу в редакцию ЖМП Сергей Владимирович Михалков, принёс крест-мощевик: «Продам очень недорого. Нарышкины из поколения в поколение на персех носили, я-то носить не буду, он мне ни к чему. Не скупитесь, таким вещам место в Оружейной палате, национальная святыня». Думаю, крест и сегодня хранится в семье Ведерниковых.
Двухэтажную дачу в Баковке Ведерниковы купили у Лидии Руслановой. Сама Русланова жила по соседству. Забор невысокий, за забором - очень злобные собаки, на всех зубы скалят, того и гляди, через забор перемахнут.
Елена Яковлевна Ведерникова, урождённая Бреславская, внутренне удивительно похожая на Анну Ахматову, - репатриантка из Франции. Там её ещё до войны крестил о. Андрей Сергеенко. Вслед за ним вернулась в СССР вскоре после войны.
Елена Яковлевна подходит к забору, просит унять псов.
- А я их нарочно выпустила, вам собаки надоели, а мне – ваши гости, чего им дома не сидится?
- Так ведь собаки могут кого-то покусать!
- Не плохо бы! Скорее уберётесь, надоели вы мне все, святоши! Знала бы – ни за что дачу не продала. Я свой дом скоро муфтию продам, и ваш бы продала.
- Ну, зачем Вы так? Чем мы Вас обидели?
- Да ничем. Вы что, не знали, что я – подлая? Это все знают, никто не удивляется, я сама это всем говорю. Э-эх, не подшиты-стареньки… Это я про вас с вашим дедом Толиком…
Неподалёку, в Переделкино, - писательские дачи. Гости частенько приходили и оттуда, но не самые именитые. Два раза встречал у них в Баковке художника Илью Глазунова.
Было решено прочитать письмо Анатолию Васильевичу, с ним уже беседовали раз двадцать, теперь всё готово, скоро будем рассылать. Обставлено чтение чрезвычайно торжественно: белая скатерть, старинный хрустальный графинчик запотел, рижский бальзам (Анатолий Васильевич любил смешивать 1:3), рюмочки тоже хрустальные, красная рыба холодного и горячего копчения. Приняли, похвалили качество рыбки. Хозяин сел к старинному письменному столу с дюжиной потайных ящичков, хозяйка – в потёртое кресло. Чтение началось. Елена Яковлевна повторяла: «Да, да, правда, всё правда. Правда». Анатолий Васильевич кивал, говорил, что положение Церкви тяжёлое, очень тяжёлое. И так, пока речь не зашла о сергианстве (в тексте «Письма» термин иной). Тут Анатолий Васильевич выпрямился, через минуту стукнул по столу: «Мальчишки! Сопляки! Что вы знаете о мудром старце Сергии? Я его знал и всю жизнь буду чтить, а вы – мальчишки!»
Расходились далеко не так торжественно, как собирались. Слово «сергианство» - водораздел, да – нет, плюс – минус, никакой диалектики. Митрополита Сергия рисуют или белой краской или чёрной. В конце 80-х, уже после торжественного празднования 1000-летия крещения Руси, Виталий Коротич организовал в «Огоньке» круглый стол. Говорили, возражали, спорили, соглашались, не соглашались, но все улыбались, шла обычная беседа. Вдруг Андрей Бессмертный произнёс слово «сергианство». Всё. Архиепископ Кирилл (ныне – Патриарх), стукнул по столу, люди перестали слышать друг друга, началась маленькая гражданская война. Потом архиепископ Кирилл использовал все свои возможности, чтобы материал не появился в печати.
Когда я думаю о «Письме» Эшлимана-Якунина, каждый раз вспоминаю безымянных героев и героинь, «технических исполнителей» проекта. Все, кто жил в советское время, знают, что такое дефицит. Нужно было «достать» бумагу, копирку, большие конверты, принести, перевезти… Пожилые женщины печатали, не вставая со стула, по 6-8 часов, забывая о еде и о сне, совершенно бескорыстно. Потом исправляли опечатки, потом скрепляли по десять страниц. Всё – под бдительным оком о. Глеба и Феликса: самое важное – конспирация, потеряем бдительность – всё провалим, весь материал конфискуют. На телефонные звонки лучше совсем не отвечать, окна занавешивать: из дома напротив, вероятно, наблюдение. Из квартиры выходить только в самых крайних случаях: проникнут в пустую квартиру. Пакеты нужно было разносить по разным отделениям почты: такая куча толстенных бандеролей с такими подозрительными адресами непременно привлечёт внимание, позвонят «куда следует» и всё конфискуют.
Отношение авторов к адресатам легко определить по печати: красивые, чёткие первые экземпляры каждой закладки – уважаемым архиереям, последние, полуслепые, - «всяким закалякам» (так почему-то именовали никудышных, кажется, по фамилии одного из западно-украинских архиереев, который снял свою подпись под «Письмом восьми»).
Реакция свалилась как снежная лавина, от своих и чужих. Сотни писем и телеграмм. Особенно поразила всех нас очень приветливая телеграмма, подписанная «Антоний», и письмо на бланке Великого Магистра Мальтийского ордена. Где теперь весь тот архив? Скорее всего, давно уехал на свалку. А кагэбэшный, пожалуй, никуда не уехал и вряд ли открыт. Но, боюсь, ещё не родился тот историк…
Тогдашний Управляющий делами Московской Патриархии (имя, фамилия, служебная кличка «Дроздов» хорошо известны) немедленно разослал всем преосвященным строгие телеграммы: письма смутьянов Эшлимана и Якунина прислать в Патриархию, непременно со своим письменным отзывом, сиречь, засвидетельствовать свою лояльность родной советской власти. Все отзывы где-то хранятся, не придумать более исчерпывающей характеристики каждого правящего архиерея тех лет. Только кто те отзывы покажет и какой церковный историк их опубликует? Публиковать следует парадные фотографии, верноподданнические альбомы, пустопорожние проповеди.
За двадцать три года «гласности» Патриархия не опубликовала ни одного секретного документа из своих архивов, ни одного слова, ни одной буквы. Вот это школа, вот это выучка, вот это выправка! Кадры решают всё.
Инспектор МДС и МДА Иван Васильевич (фамилию не помню, родственник протоиерея Георгия Кондратьева) предупредил студентов недвусмысленно: за хранение или просто чтение «Письма» - немедленное исключение с «волчьим билетом». Всё равно все знали, читали и обсуждали, слушали по «вражеским голосам», записывали, хотя в каждом классе – наушники-стукачи, и не по одному.
В последний раз я видел о.Николая в Ильинской церкви в Черкизове. Случайно встретил рано утром Александра Огородникова, он-то мне и сказал.
В сером цивильном костюмчике, с беленьким платочком в кармашке, с открытым лицом, гладкие щёки, жиденькая бородёнка, ни Евангелия, ни креста в руках. Никто не знает, что за покойник в дешёвеньком гробу. Протодиакон несколько раз подходил ко мне, рассказывал, как он любил о.Николая, как совсем молодым читал «Письмо», бывал даже у о.Николая дома. «Вас там, о.Георгий, встречал, но Вы меня, конечно, не помните. Вы тогда студентом были, учились… Настоятель не велел пока на ектеньях никак поминать, звонили в Чистый, указаний не последовало, ждём, все нервничают». Окончилась Литургия, прошло ещё два часа, священники уехали, остался только требный, певчие все разбрелись, указаний всё нет. Приехал о. Николай Ведерников с Ниной Аркадьевной. Стою у изголовья, негромко читаю Евангелие, уже утомился, голос сел. Никто будто не видит и не слышит. Хорошо бы хоть глоток воды… Прибежал, убежал, опять прибежал о. Владимир Рожков:
- о. Матфей Стаднюк только что велел отпеть поскору чином мирянина.
- Так ведь сан не снят, иерейским надо.
- Стаднюк говорит, у него прошение есть самого о. Николая, но без резолюции. Хочешь спорить со Стаднюком? Велел поскору, без речей, без соблазна для окружающих.
- Да тут никто не окружает и не соблазняется.
«Благословен Бог наш…» На клиросе две старушки-уборщицы что-то гнусаво затянули на девятый глас. Отец Николай Ведерников с Ниной Аркадьевной – оба выпускники Московской консерватории – через минуту были на клиросе. Через двадцать минут уже спели «Вечную память», ещё через десять уже ехали в пазике куда-то за конезвод в Жаворонки. Принесли из дома две когда-то наверно синие табуретки, поставили гроб на лужайке перед калиткой (теперь на том месте – особняк, говорят, Сергея Ястржембского). Все молчат, не знают, что дальше делать. «Может, кто-то хочет сказать речь?» Желающих не нашлось. Поехали дальше, к могиле. «Слышь, Георгий, - говорит Володя Рожков, будем считать, что Стаднюк мне сказал, на кладбище, тайнообразующе, вдвоём-втроём иерейским чином можно отпеть. На меня донесут Управляющему или Юве, а тебе терять нечего. Вот тебе чемодан, там епитрахиль, фелонь, кадило, уголь, спички, ладан, требник – всё в чемодане. Я их всех на час-полтора займу, у меня в машине – ящик водки и ещё кое-что. Не затягивай, но особо и не торопись».
Отпели как иерея.
Год на могиле не было креста. Привёз я как-то из Костромы на автобусе завёрнутый в одеяло крест из полос нержавейки, о.Владимир Рожков отвёз нас с Глебом Якуниным на кладбище, втроём освятили и поставили крест. Года через три купил по случаю отличный восьмиметровый брус лиственницы, распилили пополам, из одной половины наши столяры Игорь Андросов и Николай Смирнов отцу Николаю крест поставили, другая половина пока здесь, на приходе, в сарае лежит, меня дожидается. Авось, Господь благословит нам обоим под одним деревом лежать. Сейчас на мне вот уже 30 лет – его иерейский крест. Тот, что из нержавейки, - бабе Тане, рабе Божией Агафье, поставили, она рядышком со своим Колюшкой покоится.
Странным человеком был отец Николай, если чем увлечётся – непременно до самозабвения. Какие-то завиральные изыскания в истории, в этимологии, в философии, в догматике. Блестящий, вдохновенный проповедник. Отец Александр Мень несколько раз говорил мне, что, по его мнению, равных отцу Николаю проповедников он не знает, себя ставил значительно ниже. Часами, не уставая, о.Николай играл на рояле, без нот, по памяти, то гласы, то Шумана, то иромсы Великого канона «Помощник и Покровитель», то что-то из репертуара Шаляпина. «Слушайте, Юра, слушайте, как хорошо!» Его исполнение могла очень долго слушать и хвалить Мария Вениаминовна Юдина. Потом сама садилась к тому же инструменту: «Вот здесь, о. Николай, Шумана лучше вот так исполнять», И тоже долго что-то играла по памяти. Юдина была из «не поминающих», время от времени шутила, что дом в Ново-Бутакове – «ККК» - (конспиративная квартира контриков). «Требовать отмены постановления 1961 года о приходах – значит заниматься контрреволюционной работой. При Сталине за подобное в лагеря сажали, срок не меньше пяти лет».
Рукоположил о. Николая во диакона в Костроме епископ Пимен (Извеков). Познакомились они в Троице-Сергиевой Лавре. Семинарского образования у Николая Эшлимана не было, пожалуй, и никакого систематического не было. Учился в Москве, в школе для одарённых детей. Книги глотал десятками, вытащить его из букинистического магазина было невозможно, накупит столько, что вдвоём не унести. У него был красивый низкий баритон, он вместе с женой Ириной Дмитриевной – учительницей пения – пел в храме Троице-Сергиевой Лавры.
Епископ Пимен замещал Костромскую кафедру, почти каждую неделю ездил поездом в Москву, ездил с ним и дьякон Николай. Прослужил он в Костроме очень недолго, уехал в Москву, служил в храме Петра и Павла на Яузе, но такой яркий был человек, что через 28 лет монахиня-алтарница Костромского кафедрального собора Воскресения-на-Дебре рассказывала о нём так, словно он служил здесь вчера. За эти годы дьяконов прошли десятки, но запомнился один.
Жить привык широко, деньги никогда не считал. «Дорогому Тилю от папы», - собака получает великолепную вырезку. Когда собиралась группа священников, в магазине, в бане, в такси первым доставал деньги о. Николай, хотя собратья служили в намного более богатых приходах. Во всех жестах, привычках, в обращении с любым человеком – породистый русский барин. Любимая книга – «Обломов». Органически не способен перед кем-то заискивать, все ему – ровня. Несколько раз ходили мы с ним на Пречистенку, там была выставка работ Павла Корина. Приехал как-то митрополит Пимен, поглядеть на свой портрет – юного иеромонаха. Отец Николай не сделал ни одного суетливого движения, говорил с ним так же просто и дружелюбно, как с другими посетителями выставки, с вдовой художника, со мной.
Забывал и бросал друзей легко, по-барски. В Костроме он жил в доме одинокой пожилой женщины, она любила его как родного сына. Через четыре года продала дом, отдала все деньги о. Николаю, жила в Ново-Бутакове, спала с бабой Ганей на раскладушке на кухне. Какие-то женщины с прихода в Куркино, бывавшие в доме, невзлюбили её, гадости говорить, интриговать они хорошо умели. Костромичка тихонько поплакала раз-другой и уехала, нищая, к сестре в Кострому. Боюсь, о. Николай не очень переживал. Возможно, в доме до сего дня стоят её ореховые стулья.
После запрещения в священнослужении сам стал нищим. Поздней осенью, в холод, в дождь ездил в Москву в парусиновых туфлях и ветхом китайском плаще «Дружба», так бы и всю зиму ходил, но о. Владимир Рожков привёз пальто и тёплые ботинки. Если гости приносили что-то вкусное, - по-прежнему, широко улыбаясь, приглашая и гостей улыбаться, - кусок под стол: «Дорогому Тилю от папы». А завтра и хлеба в доме нет. Улыбается, идёт в кабинет, приносит книгу, читает вслух Шолом-Алейхема «Будь я Ротшильд». Не помню, чтобы он громко смеялся, но улыбался очень часто.
Любил широкомасштабные предсказания. Лампада в Монино за престолом дня три горела, не гасла – знамение, чудо, всех друзей объехал, всем подробно рассказал. Отец Александр Мень долго возмущался, - знаменья и пророчества на дух не переносил, они ему не сопутствовали, - но самому о. Николаю возражать не стал – боялся друга обидеть. Как-то остановился о.Николай на Пречистенке, широким жестом очертил пространство: «Вы, Юра, увидите здесь храм Христа Спасителя и будете молиться в нём о моём упокоении, мне не дожить». Пришли в Кремль. Он у каждой гробницы читает тропари, кладёт земные поклоны. Какой-то дядя трогает его за плечо: не положено, вставай. Отец Николай встаёт.
- Ты русский человек?
- Русский.
- Ты здесь работаешь?
- Работаю.
- Так вот, запомни: каждый день сам клади земные поклоны и проси святителей Московских, чтобы здесь опять служили Литургию. По молитвам твоим произойдёт чудо, и возобновятся богослужения.
Дядя стоит, глаза таращит завороженный, ничего понять не может, видать, никогда здесь, в соборе, такого экскурсанта не было. Отец Николай закончил, перекрестил его, сунул для поцелуя руку и пошёл к другой гробнице. Он часто благословлял случайно встретившихся людей: таксистов, продавцов в магазине и на рынке в Химках (почти всегда почему-то мясников и торговавших вином молдаван). Отец Александр Мень любил рассказывать, что он и уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви по Московской области (Трушин, кажется) после очередного вызова и строгого выговора перекрестил со словами: «Ну, храни Вас Господь». Но, думаю, это анекдот – Алик был известный на всю Москву зубоскал. Зато мне, невежде, за все годы, что я был алтарником, ни разу не объяснил, что, например, подавая священнику кадило, следует целовать ему руку.
Однажды закончил вечернее правило, взял в руки два своих серебряных иерейских креста: «Выбирайте, Юра, любой, этот крест Вам наденут при хиротонии. Вы непременно будете священником». Как-то вернулся днём в коммуналку на Дмитровке, стукнул кулаком по крышке рояля:
- Всё, им капут, всем до единого.
- В чём дело, о. Николай, кому капут?
- Совет по делам РПЦ сдох, «Вечную память» никто не споёт.
- Так ведь, - смеётся Александр Мень, - на его месте теперь Совет по делам религий.
- Было две змеи, одна сдохла, укокошим и другую, до конца века не доживёт. Увидишь, Алик.
Нельзя сказать, что о. Николай ненавидел советскую власть, ненавидел большевизм. Вряд ли он за всю свою жизнь кого-нибудь или что-нибудь по-настоящему ненавидел. Он органически не был способен вцепиться кому-то в глотку и задушить. Ничего общего с волком, ничего общего с Кадо – потомком овчарки из псарни Геринга. «Знаете, Юра, Кадо – тевтон, чувство долга в нём задавило все другие чувства. Апостол Павел тоже ведь был человеком долга, но тевтон Кадо – его антипод». Я был поражён таким сравнением.
Он и в спорах никому в глотку вцепиться не желал, потребности такой не испытывал. Не припомню ни одного случая, когда бы он горячо возражал, отстаивая свою точку зрения, свои убеждения. Впрочем, среди наших общих друзей и знакомых с ним никто не дерзал громко спорить, спорили только между собой. Отец Николай в любой компании – мэтр, говорун, краснобай, фантазер, наипаче в «народе» - с таксистами, с алкашами в монинской электричке, но нигде и никогда никого «задушить», как Феликс Карелин, не желал. Он, пожалуй, очень похож характером на своего огромного, лохматого, словно овца, королевского пуделя Тиля, который легко разгрызал огромные кости, но за всю жизнь ни разу не догадался, что этими же зубами можно кого-то тяпнуть, например, Кадо.
Как сейчас понимаю, о. Николай даже презрения к коммунякам, к советской власти не испытывал: чести много. Так, неведомо откуда взявшийся 35-летний Илюша Обломов в армии Лавра Георгиевича Корнилова, как с таким в Ледовый поход? как с таким Екатеринодар штурмовать?
Сибарит, барин, он и в гробу, после всех жизненных передряг, после того, как абсолютно всё на земле растерял, после многолетней изматывающей болезни, лежал барином, с доброй, но высокомерной улыбкой, в своём дешёвеньком, изношенном до дыр сереньком костюмчике. «Ах, да, протопресвитер Матфей Стаднюк, в Чистом секретарём, кажется? Припоминаю».
Моя тогдашняя злобная ненависть ко всякому большевизму, национал-социализму, ко всем большим и маленьким фюрерам, к Ленину, Гитлеру, Сталину, Мао Дзедуну не была ему ни близка, ни понятна. «Людей с чувством ненависти – безразлично, в сердце, в душе или только в голове, - выпекает советская власть, такой от них от всех недалеко ушёл, такой гражданин – им подарок. Христианин – непременно внепартийный человек. Вот Глеб и Левитин хвалят западные христианские партии, а я думаю, христианских партий не может быть на земле. Не представляю себе апостола с членским билетом в кармане, членские взносы платит, в ведомости расписывается. И в раю партии без надобности. Партии в преисподней организованы, чтобы грешники друг на друга злобой мучались, изводились».
Как-то ещё в первый год знакомства, после исповеди, я рассказал ему, что возненавидел сатанинскую власть ещё в детском саду. Точнее, сначала её разбойных главарей, а потом уже установленный ими режим. «Боюсь, батюшка, что и первые шаги к христианству сделал потому, что искал тропинки, куда бы убежать, где бы схорониться от лживой Совдепии, от её горнистов и барабанщиков. Мне непонятно, батюшка, Ваше неизменное благодушие, улыбка лютым врагам. Мне хорошо понятно и близко Послание Патриарха Тихона от 19 января 1918 года. И трёх месяцев не прошло со дня большевистского переворота, а о них уже всё было сказано, и добавить к сказанному Святителем по сей день нечего: не вступать с извергами рода человеческого ни в какое общение. А 22 января весь Поместный Собор Православной Российской Церкви принял Послание Патриарха как соборный документ. Поместным Собором анафематствованы все главари шайки и все из потатчики, в том числе и в Церкви. Соборная клятва никем ещё не снята. Пусть нынешние большевики на очередном своём съезде обсудят Соборный акт и попросят Патриархию собрать Поместный Собор и снять анафему, если такое канонически допустимо». (Копии документов Собора были и у о. Николая, и у Льва Регельсона: «непоминающие» приносили десятки рукописных тетрадочек).
Отец Николай похвалил Патриарха Тихона, ещё горячее похвалил Собор. Патриарх, несомненно, святой, недалёк тот день, когда вся Православная Церковь будет светло праздновать день памяти отцов Поместного Собора 1917-18 гг., его деяния бесценны для вселенского православия. Но меня, заблудшую овцу, хотя и почитающего и любящего Патриарха Тихона и отцов того Собора, он, священник, обязан вразумлять и лечить, ибо я бреду по пути, которым бредут в ересь. Нельзя вырывать из Священного Писания отдельные стихи или даже главы. Нельзя вырывать из деяний Собора отдельные акты, абсолютизировать их, рассматривать их вне контекста, вне предыдущих и последующих актов, вне истории Церкви. Отец Николай налагает на меня епитимию – каждую неделю прочитывать от начала и до конца Обращение Соловецких епископов-исповедников к советскому Правительству и два письма митрополита Кирилла (Смирнова) митрополиту Сергию (то и другое ему подарили какие-то «непоминающие» ещё в Костроме, переписано в ученическую тетрадку в клеточку).
Такому человеку очень легко было услышать доводы против любых анонимок и конспираций, он сознавал их лучше меня. Он первый твёрдо сказал, что подпишет «Письмо» своим именем, и когда собратья один за другим стали под разными предлогами отходить – «имей мя отреченна» - нисколько не смутился, не обиделся, не рассердился.
Сегодня мне трудно перечитывать то «Письмо», оно кажется мне напыщенным, велеречивым, избыточно многословным и, главное, недостаточно резким, отвергающим сергианскую лесть. Оно не идёт ни в какое сравнение с мудрым Обращением Соловецких епископов. Но в одном я уверен непоколебимо: глупыми неумехами были мы, технические исполнители замысла, а подписавшие письмо священники были совершенно правы – они потребовали себе в Русской Православной Церкви и в Совдепии главное право – Право на правду. Митрополит Сергий, мудрый старец, завёл всю нашу иерархию, всех нас, в такие болота, в такие глухие дебри, какие никакому Ивану Сусанину и не снились. Шестьдесят семь лет минуло, а мы всё по тем болотам бродим и не только на торную дорогу, даже на солнечную полянку в тёмном лесу выбраться не сумели.
Отец Николай научил меня читать и любить славянофилов. Вот что он прочитал мне в первые дни работы над «Открытым письмом Патриарху Алексию»:
«Вся беда в этом случае от того, во-первых, что у нас, в обществе, понятие о «святой, соборной и апостольской церкви» нередко отождествляется с понятием о временном церковном управлении, об её официальном представительстве, - приурочивается, так сказать, к личному, временному составу церковной иерархии.
Во-вторых, от того, что общество, при всей искренности своей веры, до такой степени привыкло к безгласности и потёмкам, что дневной свет правды невольно его раздражает, и свободы оно пугается. Вообще у нас в России, в деле церкви, как и во всём, ревнивее всего охраняется благовидность, decorum, - и этим большею частью и удовлетворяется наша любовь к церкви, наша ленивая любовь, наша ленивая вера! Мы охотно жмурим глаза, и в своей детской боязни «скандала» стараемся завесить для своих собственных взоров и для взоров мира – многое, многое зло, которое, под покровом внешнего «благолепия», «благоприличия», «благообразия», как рак, как ржавчина, точит и подъедает самый основной нерв нашего духовно-общественного организма. Конечно, преступен тот, кто, ради личной потехи кощунственно издеваясь, выставляет миру на показ срамоту матери; но едва ли менее преступны и те, которые, видя её срамоту, видя её страшные язвы, не только не снедаются ревностью об её чистоте, чести и излечении, но из ложного опасения нарушить благочестие, а в сущности, всего чаще, по лени и равнодушию, дают, почти заведомо, укорениться злу и недугам – мерзости запустения на месте святе».xxvii
За последние двадцать лет восемь архиереев предлагали мне перейти в другую «юрисдикцию». Наученный о. Николаем я неизменно отвечал, что Русская Православная Церковь едина, что Она никогда не была и не может быть ни сергианской, ни иосифлянской, ни кирилловской, ни карловацкой. Но митрополиты Сергий (Страгородский), Иосиф (Петровых) и Кирилл (Смирнов) были разными людьми, у них были разные этические принципы и разное богословие. Коммунистическая пропаганда пыталась свести все различия между ними к политике, но ошибочность подобной точки зрения была показана ещё Соловецкими епископами-исповедниками.
Документы митрополита Сергия и его Синода публиковались от лица всей Церкви. До сего дня ни один из них не опровергнут официально на том же уровне, поэтому мы все и сегодня несём ответственность за сергианскую ложь, за злобную клевету на Новомучеников и Исповедников Российских, за никодимовское «октябрьское богословие», за николаевскую ложь о «немецких зверствах в Катыни». Правда и ложь не смешиваются воедино. Богословие митрополита Кирилла – это богословие Правды, богословие митрополита Сергия – это богословие лжи. Мы все, все без исключения, несём ответственность за сергианство и как носители лжи подлежим церковному Суду. История Церкви знает немало случаев церковного Суда и после смерти, ибо основная задача – осудить не грешника, а грех.
По сей день мы не покаялись за то, что наши иерархи от лица Русской Православной Церкви наводняли мир коммунистической пропагандой, сотрудничали с властью мирового нечестия. Ни на одном Поместном Соборе не дана пока оценка нашей полувековой «борьбе за мир» со «Стокгольмским воззванием»xxviii, с «Конгрессами мира» в СССР и за рубежом. Наше родное советское правительство во главе с генералиссимусом сатанинского воинства готовилось к третьей мировой войне, напрягая и перенапрягая все силы создавало атомную и водородную бомбу, строило ракеты, танки, самолёты, подводные крейсеры, сотрудничало с бандитами и террористами в любой точке земного шара, их обучали в советских лагерях, снабжали оружием. А в это время наши иерархи распространяли по миру пропаганду о миролюбии тоталитарного коммунистического режима. Вспомним, например, переписку Патриарха Алексия (Симанского) с главой Элладской Церкви архиепископом Дамаскином.xxix
Из года в год у нас «усыхает» принцип соборности. Московская Патриархия унаследовала и творчески развивает наихудшие черты «социалистической демократии». Демократический централизм стал господствующим принципом организации Русской Православной Церкви. Вышестоящие органы спускают органам нижестоящим указы, распоряжения, инструкции, которые обсуждению не подлежат, но лишь беспрекословному исполнению. «Приказ начальника – закон для подчинённого». Ежегодные епархиальные собрания – мука мученическая, открытые партийные собрания сорок лет назад были осмысленнее и живее.
То, что у нас именуется «Архиерейскими» или «Поместными» Соборами – это церковная копия сессий областных или Верховных Советов, где всем всё ведомо накануне сессии. Вот беспристрастная зарисовка участника одного из наших Соборов:
«В общем все или почти все выступления были построены по следующему типу: «Мы с глубоким вниманием выслушали содержательные всеобъемлющие исчерпывающие доклады (подхалимы добавляли: «блестящие, талантливые, глубокомысленные» - А.В.) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно одобряем всё в них высказанное. Добавить к ним ничего невозможно. Мы также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность Московской Патриархии и Священного Синода за всё время патриаршества Святейшего Патриарха Алексия и местоблюстительства митрополита Пимена. Мы выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным народом. Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии и, как патриоты нашего Великого Отечества, щедро жертвуем в фонд мира (подхалимы опять добавляли: «Благодаря Великой Октябрьской Революции Церковь наша пользуется полной свободой»)». И при этом ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких новых фактов о подлинной жизни Церкви, как она протекает на самом деле. Слушать в течение целого дня такого рода повторения было тягостно, и неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время обеденного перерыва: «Весь день ещё нас будет тошнить от этих выступлений на Соборе».»xxx
Сегодня, в 2011 году, не изменилось ровно ничего. Всецело и безоговорочно одобряем Святейшего (усопшего и здравствующего) и всех постоянных членов Синода. Ни малейшей критики каких-либо действий Синода сорок лет назад или сегодня. Святейший Патриарх Кирилл говорит в интервью «Комсомольской правде», что церковного старосту назначал райисполком. Староста делал всё, чтобы разорить храм финансово, все деньги он старался сдать в так называемый Фонд мира. Забывчивым напомню: главным грабителем Церкви, председателем Советского Фонда мира был митрополит (с июня 1990 г. – Святейший Патриарх) Алексий.
Очень хотелось бы узнать, когда впервые Его Святейшество произнёс эти смелые слова. Отец Николай Эшлиман, например, громко сказал об этом сорок семь лет назад. Наши церковные чиновники назвали его тогда клеветником и запретили в священнослужении. Наученный о. Николаем, я говорю и пишу об этом с 1979 года, с первого месяца хиротонии. И деньги в «так называемый Фонд мира» сдавать категорически запрещал. В 1988-89 годах мои собратья-священнослужители, правящие архиереи Русской Православной Церкви, лидеры баптистов, мусульман многократно позорили меня на «круглых столах» за подобные речи. Поэтому повторю: очень хотелось бы узнать каким годом датируется первое высказывание Его Святейшества против ограбления Церкви Фондом Мира и против антицерковного Устава 1961 года, который так горячо защищал митрополит Никодим.
«Я не был пионером, не вступал в комсомол, больше всего боялся стать соглашателем. Но не стал диссидентом. Прежде всего потому, что всегда любил свою страну и свой народ. И в советское время я считал, что нельзя делать ничего такого, что могло бы повредить единству народа и пагубно отразиться на судьбе страны».xxxi
Боюсь, Святейший Патриарх опять солидаризируется с Геннадием Зюгановым и его единомышленниками. Слово «диссидент» никогда не имело и не имеет значения «человек, который не любит свою страну, не любит свой народ». Так говорил о диссидентах коммунистический агитпроп, так писали о них подлые и продажные совдеповские журналисты, так клеймили их на судебных заседаниях советские прокуроры. Диссиденты отвергали господствовавшую в стране идеологию, а не страну, не народ.
Иван Александрович Ильин неизменно настойчиво повторял, что подлинный патриот России никогда не смешивает её с Совдепией, здесь тоже жёсткий выбор одного из двух: или – или. Подлинные интересы России отнюдь не тождественны интересам Совдепии, но прямо противоположны им. Любовь к России и к её народу вовсе не означает и не предполагает любви и лояльности к Совдепии и её сатрапам. Нельзя одновременно считать героями генерала Кутепова и тех ГПУ-шников, кто похитил и убил его. Правильнее и разумнее считать одних героями, других негодяями и палачами. Аналогично, полагаю, и в Церкви. И.А. Ильин не испытывал ни малейшего уважения к «рясофорным энкавэдэшникам», к «чекистам в рясах», там уж были они с белыми крестами, с жёлтыми или с панагиями.
И.А. Ильин всегда был для меня нравственным критерием, поводырём. С ранней юности моё отношение к Советскому Союзу и его правителям было примерно таким же, как отношение рязанца, костромича или тверича ХII-XIV века к батыевой Орде и её баскакам: бандиты, грабители, враги, временные оккупанты. Свергнуть иго супостатов моей страны и моего народа мы сегодня не в состоянии, дань вынуждены платить (Кесарю – Кесарево), но поганую идеологию и сатанинскую веру не приемлю. По грехам нашим попустил Господь богомерзким извергам рода человеческого временно владеть нами, когда обратимся и покаемся, падёт ненавистное иго. Примерно так же, насколько понимаю, относился к СССР и И.А. Ильин.
К идеям, высказанным в «Декларации» митрополита Сергия я неизменно относился с презрением. Всегда вздрагивал, если слышал от знакомых или родных словосочетания: «наше Советское государство», «мы с нашим народом и с нашим правительством». Нет, Советский Союз – не наше, не христианское государство, он – государство врага рода человеческого. Помню, несказанно обрадовался, прочитав у Ивана Денисовича: «Неужто и солнце ихним декретам подчиняется?» Декреты, правительство, вертухаи, сторожевые собаки – всё «ихнее». «Моё», «наше» можно сказать о пайке, о баланде, о лагерном сроке.
Семьдесят пять лет в «Правде» и в других коммунистических газетах к 1 мая и к 7 ноября печатали шаманские заклинания: «Народ и партия едины!», «Да здравствует единство советского народа!» Сегодня отголоски этих заклинаний я вижу в интервью Патриарха: «В советское время я считал, что нельзя делать ничего такого, что могло бы повредить единству народа и пагубно отразиться на судьбе страны». Под этой фразой радостно подпишутся все сталинисты, все зюгановцы, все макашовцы. Единство народа при любом тоталитарном режиме – миф, агитпроповская ложь. Одни люди несли деньги в храм, как вдовица свою лепту, а другие разворовывали церковные деньги, сдавали их в Фонд Мира, разрушали храмы. У священника Михаила Гундяева на книжной полке стояли Бердяев, Булгаков, Франк, - замечательные творения русской религиозной и философской мысли начала ХХ века, и даже парижские издания.xxxii А инспектор Ленинградской духовной академии Лев Парийский, как рассказывал мне протоиерей Андрей Сергеенко, профессор ЛДА, изгонял из семинарии любого студента, кто брал в руки такие книги.
Я бы воздержался от утверждения, что любили свою страну и свой народ только те, кто верой и правдой служил коммунистическому или национал-социалистическому режиму, Сталину или Гитлеру. Среди диссидентов немало святых мучеников и исповедников, неразумно даже косвенно осуждать всех узников советских или нацистских концлагерей.
Беда наша не в том, что митрополит Сергий всю жизнь лгал, и не в том, что митрополит Никодим был непревзойдённым виртуозом лжи. Беда не в том, что Священный Синод Русской Православной Церкви в 1961 году безоговорочно капитулировал перед воинствующими безбожниками и устранил священника от руководства приходом, превратил пастыря в наемника. Главная беда в нашем сегодняшнем отношении к митрополитам Сергию, Николаю, Никодиму, к членам того Синода. Грех присущ каждому человеку, те или иные нестроения присущи любому обществу. Мы закоснели во грехе, мы отказываемся видеть болезнь сергианства-никодимовщины, нравственно смирились с грехом, всячески оправдываем общеизвестный, очевидный грех. Распространяем и укореняем соблазны в церковном организме, лобызаем ложь, отвергаем Правду, унижаем достоинство Церкви.
«В том-то и страшная беда наша, что <…> все мы знали и знаем, и со всем этим ужились и уживаемся, примирились и примиряемся. Но на таком постыдном мире и постыдных сделках не удержится мир Церкви, и они равняются, в деле истины – если не предательству, то поражению».xxxiii
По словам Е.Я. Ведерниковой, она была крещена о. Андреем Сергеенко в реке Ocse под Парижем в день Рождества Пресвятой Богородицы в 1932 г.
i Цитируется по: Сочинения И.С. Аксакова. Том 4. М., Типография М.Г. Волчанинова, 1886. С. 35.
ii Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Письма. Издательство братства во имя святого князя Александра Невского. Нижний Новгород, 1998. С. 314, 316.
iii Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти 1917-1943. Сборник в двух частях. Сост. М.Е. Губонин. Православный Свято-Тихоновский Богословский Институт, М., 1994. С. 644.
ivЦитируется по: «Неизвестный» Патриарх Кирилл. Издание второе. М., Даниловский благовестник., 2009. С. 30.
v Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Письма. Издательство братства во имя святого князя Александра Невского. Нижний Новгород, 1998. С. 235-236
vi Там же, с. 239.
vii Там же, с. 258-259.
viii «Неизвестный» Патриарх Кирилл. Издание второе. М., Даниловский благовестник., 2009. С. 10.
ix См. там же, с. 11.
x Там же, с. 31.
xi Там же, с. 25-26
xii Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Письма. Издательство братства во имя святого князя Александра Невского. Нижний Новгород, 1998. С. 329-330.
xiii Там же, с. 338.
xiv Там же, с. 434-435.
xv Архиепископ Ермоген, б. Калужский. К пятидесятилетию восстановления Патриаршества (Историко-каноническая и юридическая справка). Вестник русского студенческого христианского движения. № 86. Париж – Нью-Йорк, IV-1967. С. 75.
xvi Там же, с. 66-67.
xvii Там же, с. 71.
xviii Там же, с. 68-69.
xix Там же, с. 74.
xx Там же, с. 60.
xxi Протоиерей А. Шмеман. 50 лет трагедии Русской Православной Церкви. Вестник русского студенческого христианского движения. № 85. Париж – Нью-Йорк, III-1967. С. 3.
xxii Там же, с. 2.
xxiii Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Православной Церкви 1917-1990. Учебник для православных духовных семинарий. М., Московская Патриархия. Издательский дом «Хроника», 1994. С. 166-167.
xxiv М.В. Шкаровский. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущёве. (Государственно-церковные отношения в СССР в 1939-1964 годах). М., Крутицкое Патриаршее Подворье. Общество любителей церковной истории, 1999. С. 275-277.
xxv См.: Свящ. Глеб Якунин. О современном положении Русской Православной Церкви и перспективах религиозного возрождения России. (Доклад Христианскому Комитету защиты прав верующих в СССР). Вольное слово. Самиздат. Избранное. Выпуск 35-36. Посев, 1979. С. 18-21.
xxvi Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Письма. Издательство братства во имя святого князя Александра Невского. Нижний Новгород, 1998. С. 351-352.
xxvii Сочинения И.С. Аксакова. Том 4. М., Типография М.Г. Волчанинова, 1886. С. 42.
xxviii «Летом 1953 года приехал какой-то подполковник читать доклад на тему : советский гуманизм. Тема, что и говорить, особенно интересная для лагерников <…> Как мутный ручей текут восхваления советского строя!
- Советская власть вас не только карает. Она ещё и милует. <…> Миллионы уже освобождены, а это только небольшой процент всех тех, кто будет освобождён. Вот так…
В зале гробовая тишина. <…>
- Гражданин начальник, вы сказали, что советская власть освободила уже миллионы и что это только небольшой процент тех, кого освободят. Если миллионы – небольшой процент, то сколько же сидит в лагерях? Послстраны?
В зале оживление, смех. Кто-то кричит:
- Верных сорок миллионов! Вот это действительно гуманизм!
Тут вскакивает итальянский священник per Leoni – как его все зовут – и на вполне приличном русском языке кричит:
- Не верьте обманщикам-чекистам! Не верьте этой безбожной власти! Чекисты вас обманывают, боритесь с ними! <…>
В 1955 году лагерная администрация получила указание из Москвы организовать сбор подписей заключённых вод Стокгольмским воззванием, требовавшим запрещения атомного оружия. <…>
…из конца зала прозвучал голос на русском языке с итальянским акцентом: «Кто подпишет стокгольмское воззвание, тот подпишет свой смертный приговор. Лучше жестокая смерть от атомной бомбы, чем продолжение этого «счастливого рая», в котором мы находимся». Зал буквально взорвался. Возникшую суматоху и шум нельзя было унять. Митинг сорвался. Всё пошло кувырком». Цитируется по: И.И. Осипова. «В язвах Твоих сокрой меня…» Гонения на Католическую Церковь в СССР. По материалам следственных и лагерных дел. Серебряные нити. М., 1996. С. 128-129.
xxix См.: Проф. И.М. Андреев. Краткий обзор истории Русской Церкви от революции до наших дней. Типография преп. Иова Почаевского. Джорданвиль, Нью-Йорк, 1951. С. 84-85.
xxx Архиепископ Василий (Кривошеин). Воспоминания. Письма. Издательство братства во имя святого князя Александра Невского. Нижний Новгород, 1998. С. 437-438.
xxxi «Неизвестный» Патриарх Кирилл. Издание второе. М., Даниловский благовестник., 2009. С. 24.
xxxii См. там же, с. 4.
xxxiii Сочинения И.С. Аксакова. Том 4. М., Типография М.Г. Волчанинова, 1886. С. 43.
Это произведение, автор которого — священник Георгий Эдельштейн, доступно на условиях лицензии Creative Commons Атрибуция — Без производных произведений
(Attribution-NoDerivs) 3.0 Unported.
Основано на произведении с karabanovo.prihod.ru.
Разрешения, выходящие за рамки данной лицензии, могут быть доступны на странице karabanovo.prihod.ru.
Комментариев нет:
Отправить комментарий